Но полумрак был слишком соблазнителен, чтобы не воспользоваться возможностью. Полумрак плюс замечание Бена, что нет ничего более неловкого, чем танцы в честь Дня св. Валентина в пятом классе — с ними не сравнятся ни парень в платье, ни девочка с пенисом, ни чудаковатый стриженый скиталец и обитатель джунглей. Особенно такие танцы, куда всех (не только парня в платье, не только девочку с пенисом, не только чудаковатого стриженого скитальца и обитателя джунглей) заставляют приходить нарядными. Поначалу аргумент, что весь вечер наверняка будет некомфортным, смутительным, унизительным и напряженным для всех, Поппи ничуть не убедил. А кого бы убедил, спрашивается? Но потом она поняла мысль брата: ее возвращение будет некомфортным, смутительным, унизительным и напряженным в любом случае; вопрос лишь в том, хочет ли она быть единственной, кто испытает эти чувства.

Агги подчеркнуто с ней не разговаривала. Поппи постучала в ее окно в первый же вечер по возвращении домой, а потом снова стучала каждый следующий, но занавески в окне соседки ни разу не пошевелились. Однако теперь, когда Натали и Ким прониклись пониманием, они говорили ей все те вещи, которых не сказали в школьной столовой в тот ужасный день все эти ужасные месяцы назад. Они знали, кто она на самом деле. Они видели ее и все равно любили, любили даже еще больше. У них тоже были свои странности. Они тоже иногда не понимали, кем являются. Им было все равно, что у нее под штанами или юбкой, что бы там ни было. Они рассказывали друг другу обо всем. Даже о той самой «одной вещи».

И теперь, стоя с ними тесным кружком, Поппи жалась к стене. Все повсюду тесными кружками жались к стенам — трудно было представить, что кто-то начнет танцевать, — но, по крайней мере, у нее был собственный кружок. Освещение в спортивном зале не просто было тусклым — оно было выключено. Поппи полагала, что в зале есть только один источник света — лампы над баскетбольной площадкой. Но теперь к потолку подвесили какой-то судорожно мигавший аппарат из лампочек и зеркалец, так что неяркие вспышки загорались то там, то сям, непредсказуемо, как летучие мыши, то освещая какую-нибудь группку школьников, точно молнией, то снова погружая ее в благословенную тьму. Временами ей удавалось разглядеть знакомые лица, и когда вспышка озаряла их, иногда оказывалось, что они тоже смотрят на нее; но гораздо чаще вспыхивало смутное узнавание, а не воспоминания. Я знаю эту девочку… откуда-то знаю. Словно ее не было годы, а не месяцы; словно она за это время превратилась в старуху, а все остальные застыли на месте, как люди на фотографиях; словно она стала взрослой или, по крайней мере, перестала быть таким ребенком, а все остальные так и остались просто пятиклашками, которым позволили ради этого вечера подвести глаза тенями.

Иногда кто-нибудь откалывался от своего кружка и проходил мимо. «Привет, Поппи!» Ни злобно, ни извиняясь, ни жестоко, ни доброжелательно. Даже без любопытства и возмущения. «Привет», — говорила она в ответ, осторожничая — на тот случай, если это какая-то уловка, если «привет, Поппи» было прелюдией к дразнилкам или чему похуже.

А потом увидела Джейка Ирвинга. Она увидела его, потому что он шел прямо к ней. Он снялся с места, где стоял, привалившись к стене, и шел прямо через весь зал, к ней. Все видели. Все до единого взгляды в спортзале, все до единого взгляды в школе, может даже, все до единого взгляды в мире были прикованы к нему, но он то ли не замечал, то ли ему было все равно, то ли он очень хорошо притворялся, что ему все равно.

— Привет, Поппи!

— Привет.

— Ты вернулась?

На этот вопрос надо отвечать? Ясно же, что вернулась. Если бы не вернулась, как бы он мог спросить ее, вернулась ли она?

— Ага.

— Я слышал, ты ездила на Тайвань.

— В Таиланд.

— А… Получила мое сообщение?

То, которое он прислал миллион лет назад? То, которое он прислал до того, как время остановилось для него и ускорилось для нее. То, которое она удалила практически не читая?

— Да.

— О… Хорошо.

Вопросы были странными, но хотя бы давали возможность что-то сказать в ответ…

— Извини еще раз, — добавил Джейк.

…а вот теперь она не представляла, что ответить. Все нормально? Все ненормально. Я понимаю, что ты считаешь меня отвратительным фриком, и ты, вероятно, прав, но родители все равно заставляют меня ходить в школу, так что, пожалуйста, будь со мной вежлив? Это была правда, но она не собиралась ее говорить. Вот бы он вернулся к дурацким бессмысленным вопросам! Тогда она по крайней мере знала бы, что говорить.

— В общем… Хочешь потанцевать?

Она не представляла, что сказать.

Поппи посмотрела на совершенно пустую середину зала, где никто — никто! — не танцевал. Музыка играла так громко, что она чувствовала ее пятками сквозь подошвы туфель, но ни один человек даже не переминался в ритме. Джейк впервые за весь вечер (месяц, год, целую жизнь, геологическую эпоху) поднял глаза от собственных ботинок и вслед за ней взглянул на необитаемую, маскирующуюся под танцпол баскетбольную площадку. Он улыбнулся — совсем как тот Джейк Ирвинг, который сидел рядом с ней в третьем классе, который на конкурс «покажи и расскажи» привел свою бабушку — и сказал:

— Мы будем здесь лучшей парой.

Как она могла сказать «нет»?

Песня, которая играла, пока она шла за Джейком Ирвингом на танцпол, начала затихать, и Поппи зажмурилась и всей душой пожелала, чтобы мистер Менендес не поставил следующей медленную. Она уже успела набраться жизненного опыта и понимала, что именно таких пакостей следует ждать от взрослых. Вот перед нами две одинокие души, вместе отважившиеся вступить в неведомое, и что может быть умилительнее, чем поставить какой-нибудь сентиментальный медлячок и провести маленький эксперимент из области социологических пыток? Не! Смейте! — передавал ее мозг мозгу мистера Менендеса с телепатической громкостью вопящей обезьяны. И ей повезло — не потому что мистеру Менендесу не пришло в голову, что чудесно было бы поставить медленную песню для этой прекрасной юной пары, а потому что плей-лист заранее запрограммировал его сын, и директор не смог бы этого сделать при всем желании, ибо умел со своего телефона только разговаривать.

Поэтому она танцевала с Джейком Ирвингом обычный танец. Это было трудно, потому что все люди во всем мире смотрели на них, но, с другой стороны, не так уж и трудно. Нога в одну сторону, а бедра в другую, руки в основном по бокам, а взгляд в основном в пол.

Джейк неуверенно начал:

— Ну…

— Что?

— Как там, в Таиланде?

— Удивительно, типа того, — ответила Поппи. — Мне пришлось учить маленьких детей.

— Серьезно? Чему?

— Английскому.

Джек явно был впечатлен.

— Знаешь, я вот говорю по-английски, но как его преподавать, сообразить бы не смог.