Как все палестинские дети, он твердо требовал выполнения своего праздника совершеннолетия — бармицве. Я не знаю, что этих мальчиков больше привлекает — их совершеннолетие или шкаф с книгами, который им дарят, или велосипед, чтобы важничать перед другими товарищами. Но раз обещано, нельзя не выполнить. Меир был прелестен в синагоге в своем новом костюмчике с длинными брюками, когда он, волнуясь и ломающимся голосом, читал свою «парашат хашавуа»[505] (тот отдел, который в данную неделю читают в Библии). Ему потом пришлось пожать не меньше трехсот рук, которые его поздравляли с именинами. Горе, если какая-нибудь дама, приятельница моя или мамы, хотела его поцеловать. Тут он краснел, вырывался и убегал в свою комнату. Бабушка подарила ему филактерии моего дедушки и тот серебряный бокал, который она привезла для «кидуша», праздничного благословения вина. Рут ему подарила фотографический аппарат, который я ей привезла из Европы. Из семи ручек, которые он получил, по крайней мере три достались ей. Этим она как бы была компенсирована за то, что не имела бармицве и даже «батмицве» (в 12 лет девочки в очень модерных домах тоже справляют свое совершеннолетие). Но так как я считала, что ни 12, ни 13 лет не может детям служить совершеннолетием, что было бы возвращением к доисторическим временам, то я была вообще против этих пережитков.

В день именин Меира я должна была смириться. Главной затейницей всего этого празднества была бабушка. Она следила за его занятиями и приготовлением со специальным учителем, она действительно была героиней дня. Ее все поздравляли, и на ее глазах, как дома, так и в синагоге, все время стояли слезы от того, что она удостоилась дожить до этого дня. Паломничество гостей тянулось целых три дня. После синагоги были накрытые столы со всеми традиционными закусками, холодными, как в доме у моих дедушки и бабушки. Вместо сандвичей, которые вошли в моду в Палестине, были блюда с разными соленьями и холодным мясом, и булочки, и вино, и сладости.

На второй день, к чаю, был прием для всех наших знакомых и пациентов, врачей и сестер, а на третий день «пришли доедать» весь класс Меира и кстати уж Рути — правда, пришлось все наново наварить и напечь, хотя считалось, что они «ликвидировали» угощение.

Для детей был приготовлен ужин с мороженым под конец, они играли в разные игры, танцевали, пели и, несмотря на то что для 14-летних девочек мальчики были еще «цуцики» (малыши), все прекрасно вместе провели этот вечер у нас.

От всей этой суеты я устала до смерти, большая часть вещей варилась и пеклась дома, помогали все, у кого были руки.

* * *

Итак, мы начали достраивать этаж. В этом доме должна была быть и квартира для нас. Прибавили несколько палат для больных. Постройка не должна была мешать больным, и было очень трудно регулировать шум от постройки с покоем для выздоравливающих или пациентов после операции. Все это усложняло мою работу хозяйки.

Пурим в том году был самый веселый и удачный, какой был до этого и после того в Палестине. Самый лучший бал был в кино «Эден»[506] (бал бывших солдат — Менора-клуб), были балы и в других залах. На улице дети и взрослые веселились и танцевали. Рут получила мой русский боярский костюм, который ей немного укоротили, и она впервые имела успех и сияла. Я была на трех балах: раз в костюме маркизы с седым париком, второй раз на частной вечеринке в костюме Пьеретты, и у наших друзей, куда я надела впервые свое черное платье, привезенное из Варшавы. На всех трех балах я имела такой успех, что меня уговорили поехать в Иерусалим[507] продолжать Пурим, и там я еще получила приз за свою маркизу. В свои 37 лет я не ожидала такого успеха.

Пуримом начался и туристский сезон в 1929 году. До Пасхи и после нее было масса гостей из разных стран и из всех городов и колоний Палестины. Кроме того у нас была предвыборная кампания в Собрание Выборных (asifat nivharim),[508] и мы, женщины, хотели пройти отдельным списком. В марте я поехала отдохнуть на Кармель. Я сняла флигелек в маленьком венском пансионе, где кроме прекрасной венской кухни был сосновый лесок, красивый вид, слабый шум моря, деревьев и ветра. Я привезла с собой несколько книг из новой библиотеки Меира и читала на иврите.

Весной на Кармеле было очень сыро, и часто все было заволокнуто туманом. Но если случайный луч пронизывал этот густой туман, был волшебный вид — все окрашено в розовый цвет, и туман тоже. Я обошла весь Кармель, была в Кармелитском монастыре[509], в Ахузе и у моря. На субботу приехал Марк в своей машине и привез всю нашу семью. Мы сделали несколько очень приятных прогулок, были в Акко, в садах абагистов[510] (секта персидских верующих имени их вождя, Аббас-эфенди), были в Бат-Галим, новом поселке на берегу моря, и в городе. По вечерам мы с Марком ходили танцевать в отели. Бабушка осталась со мной, а дети с отцом вернулись домой.

Весной дети без переэкзаменовок перешли: Рут — в пятый класс, а Меир — в четвертый. Летом все деятели Палестины уехали на сионистский конгресс в Цюрих. Там было торжественное открытие Еврейского Агентства — Jewish Agency, но не успели они выслушать все торжественные речи и приветствия, как начали приходить телеграммы из Палестины, что в Иерусалиме, Хевроне, Сафеде, Хулде, Экроне, Артуфе и Бертувии начались арабские беспорядки, которые стоили нам 150 жертв[511]. Пострадало много домов, из Хеврона было масса беженцев, были раненые и погорельцы.