намереваясь поднять оставленный у входа плащ, чтобы продолжить обратный путь, как вдруг что-то оборвалось в его груди, и сердце, потеряв опору, полетело вниз.

– Ты здесь… – только и смог прошептать он, чувствуя, как голос стал ему неподвластен.

Она стояла перед ним и улыбалась по-детски искренне и наивно, и в то же время сдержанно и лукаво. Нежнейший белоснежный цветок! Миниатюрная фигурка, будто бы сотканная из самого ветра. Ее улыбка наполнила необъяснимым счастьем и волнением его душу, и тотчас кто-то будто снова осветил его внутренний мир изнутри.

Не пытаясь найти больше слов, он взял ее за руку, и лишь теперь заметил, что в руках она держала его королевский венец.

– Я не могу быть твоей Королевой, Оннед, – произнесла она, – если ты не Король…

Тогда он опустился перед ней на колени, и руки ее оставили золотой венец в его волосах.

На землю уже спускались сумерки, когда они достигли подножья горы.

Часть четвертая

Я просто хотела жить. Эпизод первый

Ей нравилось смотреть на него. Она могла часами сидеть напротив, изучать его взглядом, рассматривать без тени смущения его лицо, его глаза, его плечи, его руки, его пальцы… Время от времени он отрывался от чтения или письма, чувствуя на себе ее взгляд, поднимал на нее свои светлые голубые глаза, а затем опускал их, снова возвращаясь к работе, но улыбка все еще продолжала играть на его губах и в уголках его глаз. Она же все смотрела и смотрела на него – потому что теперь было можно, теперь все в нем принадлежало ей. В нем не осталось ничего от надменного пренебрежения, гордыни, холодного безразличия. Он был таким, каким она любила его. Каким она хотела любить его… Он окружил ее заботой, почти отцовской, бережной, нежной и деликатной. Он оберегал ее от прохладных капель дождя и от яркого света солнца. Он стал ее покровителем, ее благодетелем, ее хранителем. Он заново создавал мир вокруг нее. Он спешил предугадать любую ее просьбу, любое ее желание. Он боготворил ее. Он упивался ее обществом. Он словно возродился, пробудился от долгого сна. Он жил.

Каждое новое утро Оннед ждал ее появления в залах замка с невероятным трепетом и искусно скрываемым восторгом. Он ждал ее появления больше, чем восхода солнца, больше, чем рассвета, больше, чем рождения нового дня. Он просыпался с ее именем на губах и засыпал, думая о ней. Он тонул, погибал в ее глубоких голубых глазах, и все же желал погрузиться в них еще глубже и забыться до беспамятства в этом опасном сладком омуте. Он вдыхал легкий аромат ее волос, ее кожи, и не мог насладиться ее близостью. Где она была все эти годы? Где был он сам? «Я пойду с тобой». «Я пойду с тобой…» Разве он жил до этих слов? Разве он жил до того, как она произнесла их? Его просто не существовало. Она подарила ему жизнь. Она спасла его из того холодного одиночества, в которое он сам заключил себя.

Каждую ночь, лишь только тьма опускалась на землю, как только в замке стихали голоса и движения, она приходила к нему. Он ждал ее. Он лежал, закрыв глаза, в предвкушении ее незаметного, неслышного проникновения в его спальню, с трепетом ожидал ее легкие прикосновения, ее едва уловимую улыбку, ее близость, ее присутствие в его жизни. И она приходила к нему. Легкая, полупрозрачная, едва ощутимая в приглушенном лунном свете… Она проскальзывала в его покои, подобная тени, и тихонько опускалась на край его постели. Тогда он, все еще не открывая глаз, привлекал ее к себе, и она следовала за его молчаливым приглашением, и ложилась рядом, осторожно, но настойчиво прижимаясь к нему. Она лежала, почти не двигаясь, почти не дыша, боясь спугнуть эти мгновения, нарушить дыханием эту иллюзию тихого счастья. Иногда она клала голову ему на грудь и слушала равномерные, неторопливые удары его сердца. Она чувствовала, как его большая, но на удивление легкая и деликатная ладонь ложилась на ее плечо, касалась ее спины, как его пальцы медленно тонули в ее волосах. Иногда он говорил с ней, и она слушала его тихий голос, не вдаваясь в смысл сказанных им слов. Ей нравился этот звук – звук его голоса, и она погружалась в него, впитывала его, растворялась в нем. Она прижималась к нему всем телом, и ей казалось, что если она вынырнет из этого уютного мира, за пределы его объятий, за пределы этого укрытия, своего нового убежища, Тьма поглотит ее, вырвет из его рук, вернет ее туда, где ей было самое место – в небытие, во мрак, в темное, холодное ничто. И тогда она прижималась к нему с еще большей силой, а он, казалось, понимал и принимал ее страхи, и заключал ее в свои объятия. Постепенно дыхание его замедлялось, мысли успокаивались, и он погружался в сон. Она лежала рядом, слушала его дыхание, следила за тем, как медленно поднимается и опускается его грудь, как легкая улыбка блуждает по его губам, как губы его слегка размыкаются, принимая на себя часть его дыхания.

Он был красив. Несмотря на годы, несмотря на шрамы, проступавшие на его лице, когда он спал, и исчезавшие, когда он бодрствовал. Он был красив. Время не властвовало над ним, лишь придавало его внешности больше мужественности, стойкости, спокойствия, уверенности. Оно ложилось на его лице печатью мудрости и жизненного опыта, накопленных в течение многих столетий, готовностью принять любые повороты судьбы, принять все и продолжить жить. На его шее, сильной, не сломленной трудностями и невзгодами, пульсировала артерия – близкая, страстная, желанная. Индиль следила за каждым ударом, и ее сердце вторило этому ритму. Часто она не могла удержаться от соблазна прикоснуться к этому напряженному от ударов крови сосуду, скрытому под белой кожей, и она едва сдерживала себя, чтобы не прильнуть к ней алыми от желания губами и не прокусить ее, вкусив его энергию, его страсть, его кровь.

Она оставляла его перед рассветом, скрываясь в своих покоях, и оставалась там, пока солнце не начинало опускаться за кроны деревьев. Днем она обычно спала.