Когда же солнечные лучи ложились мягкими рыжими тенями на землю, золотили воздух вечерним светом, Оннед оставлял все свои дела, чтобы быть с ней.

Бывало, они уединялись в роще и скрывались там в прохладной тени деревьев. Он опускался в высокую траву, а она садилась рядом, прижавшись к нему, положив голову ему на грудь. Он осторожно обнимал ее, и они подолгу сидели так, в тишине, чувствуя приятные, едва ощутимые прикосновения легкого ветра к коже, слушая голоса птиц в зеленой листве, следя взглядами за движением высокой травы. Он смотрел вдаль и о чем-то думал, время от времени касаясь лицом ее волос. О чем он думал, она не знала. Да она и не желала этого знать. Прижавшись к нему, укутавшись в его тепло, погрузившись в созданный им покой, она думала о нем – о Махталеоне.

Она видела демона в саду, в ту самую ночь, когда впервые вошла в замок Оннеда, покинув ледяные пещеры… Демон стоял в тени деревьев, слившись со тьмой, и другой наверняка не различил бы его очертания или же принял его за ночную тень, но она… Она отлично видела его опущенные крылья, его напряженные скулы, его сжатые губы. Махталеон смотрел на нее, а Тиир на него, и оба молчали. Они стояли так до рассвета, а затем он исчез – медленно растаял в предрассветной дымке, исчез вместе с ночными тенями. На следующую ночь он снова ждал ее в саду. И на следующую ночь. И на следующую. Тиир несколько раз хотела заговорить с ним, но не находила слов, и потому молчала. А потом наступила ночь, когда он не пришел. Затем еще одна ночь, и еще… Его не было. Она больше не видела его. Каждую ночь она выходила на террасу, но он больше не приходил к ней. Он оставил ее. Оставил ее с эльфом… Она убеждала себя в том, что Махталеона занимают дела Тьмы и государства, которые не позволяют ему праздно проводить каждую ночь в эльфийском саду. Конечно, это было так, и все же она чувствовала фальшь в своих же суждениях. Ее терзала тревога… Или же то было чувство вины?.. Страх? Страх перед ним? Страх перед демоном, перед ее демоном… Но ее ли теперь?.. Она сбежала от него, она оставила его, она предала их любовь. Простил ли ее Махталеон? Думал ли он о ней? Скучал ли? Презирал ли ее? Желал ли отмщения? Догадывался ли, что она бежала не от него, но от самой себя? Или же он оставил ее, чтобы каждую ночь она страдала, тоскуя о нем, думала о нем, раскаивалась снова и снова? Она хваталась за Оннеда, как за последнюю соломинку, последнюю надежду остаться. Хотя бы ненадолго, хотя бы еще чуть-чуть. Она просто хотела жить. Еще немного. Еще чуть-чуть.

Индиль испытывала ощущение абсолютного счастья, когда они гнали лошадей через луга, уже начинавшие желтеть под осенними лучами, когда, задыхаясь от смеха и быстрого бега коней, Оннед с легкостью спрыгивал на землю, словно не было лет, прожитых им, а она падала в его объятия прямо из седла, продолжая звонко смеяться, сощурив от солнца свои большие голубые глаза, и он смеялся вместе с нею, не выпуская ее из своих объятий, и она даже ловила мальчишеский блеск в его светлых глазах, и они были счастливы в такие моменты, забыв обо всех невзгодах, о вражде, существовавшей некогда между ними, о времени, которое они бездумно теряли, о времени, которое неумолимо летело вперед, увлекая их за собой.

Как долго длится безмятежность? Как долго можно отдалять ту минуту, когда все прекратится, все исчезнет? Сколько времени осталось до заката? До их заката? До заката их непонятной, странной, словно нарочно придуманной любви? Самый короткий день – и самый прекрасный закат. Их закат. Самый прекрасный закат из всех закатов…

Когда же первые ночные тени ложились на землю, все менялось. Оннед начинал сторониться Индиль и избегал ее взгляда. Она же погружалась в свои мысли, становилась задумчивой и меланхоличной. Ужин обычно проходил в полной тишине. Он едва притрагивался к блюдам, приготовленным специально для их стола, она же не касалась их вовсе. Затем он прощался с ней, целовал ее в лоб, не глядя на нее, и уходил в свои покои, а она – в свои.

Простившись с ним после вечерней трапезы, Индиль выходила на открытую террасу и обращала лицо к лунному свету. Она чувствовала его прохладу на своей коже, его энергию, но он больше не приносил ей чувство отрешенности и умиротворения. Она желала очиститься в его лучах, но чувствовала лишь молчаливый укор. Махталеон предоставил ей возможность снова и снова наказывать себя за то, что она хотела жить. Жить без него. Жить воспоминаниями о нем. Она предала их любовь, предала их чувства, предала его доверие. Она больше не увидит его. Он ушел. Теперь навсегда.

С тех пор, как она поняла это, мысли о Махталеоне не покидали ее. Станут ли для нее родными эти стены? Примут ли ее эльфы? Перестанут ли когда-нибудь сторониться ее? Они опускали глаза при встрече с ней. Они отводили взгляды. Они избегали встреч с ней. Эльфы боялись ее, и она видела их страх.

В такие ночи она приходила к Оннеду. Тихо, беззвучно проникала в его покои. Он ждал ее, она это знала. Ждал ее каждую ночь, и каждую ночь она чувствовала его страх. Любила ли она Оннеда? Да. Или же нет? Нет. Она не знала. Порой ей казалось, что она пережила свою любовь к нему. Зато она любила свои воспоминания об этой любви и боялась их потерять, забыть и совсем опустошить свою душу. Ей нравилось вспоминать, как билось ее сердце при звуке его голоса, как волнительно трепетала ее душа под его взглядом, как дрожь и смятение охватывали ее, когда она оставалась наедине с ним, когда он случайно, а возможно, и намеренно, касался ее тканями своих одежд, проходя мимо. Она помнила, как дрожали его пальцы в ту далекую ночь, когда она впервые осталась под сводами этого замка. Могла ли она тогда предположить, что вернется в этот замок снова, уже хозяйкой, Светлой Королевой Индиль де Алкарон?

Оннед давал ей возможность уединиться в этом огромном замке и остаться наедине с самой собой столько, сколько ей было необходимо, и она была благодарна ему за это.