Гостиницу, в которой я остановился, нельзя было назвать фешенебельной, хотя для того, чтобы войти в нее, конечно, существовали двери, а не просто проломы в стене.

В заведениях такого сорта, располагающихся вдоль береговой линии, имеются круглосуточно работающие бары, танцевальные площадки под открытым небом и украинские модели, раздевающиеся до нижнего белья на частных пляжах.

Мой отель находился на глухой улице с авторемонтной мастерской в одном ее конце и магазинчиком, где торговали подержанной мебелью, в другом. Выстроенный из цементных блоков, покрашенных в голубой цвет, он имел весьма потрепанный вид, – думаю, это еще самое мягкое слово, которое можно было к нему применить. Подняв шторы, чтобы полюбоваться видом из окна, я вынужден был признать, что созданный Шептуном отдел обработки документации поработал замечательно: это было именно такое место, где и должен был остановиться агент ФБР, путешествующий на выделенный его страной десятицентовик.

Едва ступив на крыльцо, я уже догадывался, чту найду внутри: выцветшие шторы, шаткий буфет и пару чахлых пальм в горшках. Человек за конторкой портье, как и сама гостиница, знавал, по-видимому, лучшие времена. С годами, однако, черты его лица стерлись, на нем осталось лишь выражение какой-то неопределенности. Позже я узнал, что некогда этот мужчина был одним из самых известных в Турции боксеров-любителей среднего веса. Если так выглядел победитель, что уж тогда говорить о проигравших. Когда я вошел, он широко улыбнулся, так дружелюбно, что я с первого взгляда почувствовал к нему расположение. Пожав мою руку, турок назвался владельцем и управляющим гостиницей, вручил бланк регистрации, на котором мне следовало написать свое имя, паспортные данные и домашний адрес, а потом снял ксерокопии с трех моих кредитных карточек.

– Это необходимо, чтобы быть на безопасной стороне, – радостно сообщил он. Его английский был весьма своеобразным. – Очень жаль, ужасная досада, что вас не было здесь субботним вечером, мистер Броуди Дэйвид Уилсон, – продолжал турок, как видно решив, что при обращении ко всем англоговорящим следует называть их полное имя, указанное в паспорте. – Фейерверки присутствовали такие, что вряд ли вы могли где-то такое увидеть.

– Фейерверки? – переспросил я.

– Зафер-байрам, – пояснил он.

Я не имел ни малейшего понятия, о чем идет речь. Может быть, эти слова – какая-то форма благословения? И лишь повторил:

– Зафер-байрам?

– День Победы. Все люди мира знают эту дату, когда тридцатого августа тысяча девятьсот двадцать второго года нация великой Турции откручивала головы врагам, главным образом греческим людям.

– А, тогда ясно, почему были фейерверки.

Туркам и грекам, наверное, суждено долго помнить это событие.

– Я поднялся на крышу для любования. Огромная фосфорная бомба взорвалась на юге мыса. Греческие люди, наверное, подумали, что мы снова атакуем их. – И управляющий громко засмеялся, решив, что это отличная шутка.

– На юге мыса? Где стоит Французский дом?

Тень промелькнула на его лице.

– Да.

– Кажется, кто-то умер там в субботу вечером?

– Несчастье первого ранга, человек очень юных лет. Ужасно, – сказал турок, горестно качая головой. Думаю, он так любил жизнь, что его бы расстроила смерть любого человека. Разумеется, если тот не был греком. – Вы приехали к нам, чтобы расследовать это, мистер Броуди Дэйвид Уилсон?

– Да, – кивнул я. – А кто вам сказал?

– Полиция, – ответил он, словно это было в порядке вещей. – Они были здесь утром, двое. Одна женщина, она оставляла вам сообщение. – И с этими словами он вручил мне конверт и вызвал коридорного.

Моя комната во многом оказалась именно такой, как я и ожидал, вплоть до выцветших штор и стопки журналов с пятнами кофе на обложках.

Как только мы вошли, появился коридорный, албанец лет тридцати. Он тут же начал усиленно открывать и закрывать дверцы платяного шкафа, как видно разделяя устоявшееся убеждение, что чем больше проявишь активности, тем больше получишь на чай. Я не обратил на него никакого внимания: мои мысли были заняты ядерным зарядом. Интересно, что сказал президент, чтобы успокоить нацию?

Найдя пульт дистанционного управления, я включил стоявший в углу телевизор. Канал «Аль-Джазира» как раз передавал эту информацию, но в собственной интерпретации: они объясняли своей преимущественно арабской аудитории, что развитие событий за последние двенадцать часов вызовет в аэропортах и на вокзалах всего мира повышенное внимание к пассажирам, обладающим определенными расовыми признаками. И хотя причина этого была неизвестна, информация оказалась совершенно достоверной.

Я стал переключать каналы, нашел две местные новостные программы, ток-шоу для домохозяек, несколько довольно странных мыльных опер, столь ярких и искрящихся, что могли заболеть глаза, и вновь попал на «Аль-Джазиру». Тут что-то было не так: куда же подевались Би-би-си, Си-эн-эн и другие каналы? Я принялся лихорадочно нажимать на кнопки. С оружием я умел обращаться прекрасно, чего не скажешь о пультах дистанционного управления.

Коридорному я объяснил, отчасти жестами, а в какой-то мере – на смеси английского с турецким, что хотел бы посмотреть кабельные новостные каналы на своем родном языке. Даже во избежание недоразумения выписал их названия на бумагу.

– Нет, здесь нет, – повторял коридорный, указывая на телевизор, где был включен канал «Аль-Джазира», давая понять, что это единственная возможность услышать новости на английском. Он был столь категоричен, что я принял это как должное: другие каналы на моем родном языке в Бодруме попросту недоступны.

После ухода коридорного я опустился в кресло. Ситуация была серьезной по одной простой причине: сообщения, передаваемые женщиной из Бодрума находившемуся на Гиндукуше мужчине, были целиком составлены из фрагментов новостей англоязычных каналов.

Из анализа ЦРУ мы знали, что качество звука новостных программ было слишком высоким, чтобы получить их с компьютера. Они записывались вблизи телевизионных динамиков. Я представил себе, как женщина тщательно фиксирует передачу, а потом редактирует материал.

Но если такие каналы нельзя принять в этой части Турции, выходит, она записала новости где-то в другом месте, а потом доставила материал в Бодрум, чтобы отсюда, из телефонной будки, отправить свое сообщение. Для этого она, возможно, проехала сотни миль – прибыла из Ирака, Ливана, да откуда угодно.

Я задумчиво провел рукой по волосам. За те десять минут, что я нахожусь в Бодруме, потенциальные биографические данные этой женщины стали значительно более расплывчатыми. Я устал как собака и решил пока не ломать голову над этой проблемой. Лучше согласно первоначальному плану принять душ, взять мобильник и, пользуясь запечатленной в моей памяти картой центра Бодрума, найти и сфотографировать телефонные будки. Но план этот осуществить не удалось.