– Как быстро мы можем ехать? – спросила она у Булавы.

– Намного быстрее теперь, когда вы нас не замедляете, госпожа, – ответил Булава, и его ответ заставил Келси примолкнуть, как он, собственно, и планировал.

Рядом расположился генерал Холл на своем жеребце, бок о бок со своим братом, Саймоном, а за ними жалкие остатки тирийской армии. Ловкач со своими людьми тоже был здесь; у Холла и Ловкача явно нашлись общие интересы, потому что Келси не раз видела, как они беседуют во время подготовки к этой поездке. Келси чувствовала себя последней обманщицей; она знала, что Холл, как и большая часть Стражи согласились с этим планом лишь потому, что верили, что она каким-то образом все уладит, сравняет шансы.

«Смогу ли я сделать это?» – гадала Келси. Как?

Она не знала. Сапфир Тира висел у нее на шее, сапфир Роу лежал в глубине седельной сумки, по соседству с друзой, которую она прихватила из прошлого. Но что хорошего принесли эти камни? Булава как-то сказал, что ей было бы намного лучше без сапфиров, и теперь она думала, не был ли он тогда прав. Где-то в Новом Лондоне была корона, корона, которая может ей помочь, а может оказаться очередной глупой надеждой. Велики были шансы, что она ведет их всех на бойню.

«Но я не могу остаться здесь», – подумала она, чувствуя, как крепнет решимость внутри. Она взглянула на окна дома ее матери, сверкающие прямоугольники, в которых отражалась пустынная местность, и не почувствовала ни капли сожаления. Мысль о том, что она оставляет женщину в черном позади, принесла лишь огромное облегчение. Она не станет сидеть здесь и ждать, пока Новый Лондон спалят дотла. В конце концов, лучше было умереть праведной смертью.

– Пора ехать, – внезапно объявил Булава, и развернул лошадь. Келси качнулась следом за ним, ощутив, как подпрыгнул к горлу желудок; она знала, что со связанными руками и без возможности управлять лошадью, эта поездка для нее будет крайне неприятной. Но тут ничего нельзя было поделать. Кэти снова была здесь, и ее сознание теснило сознание Келси, почти затмив его. Ей это было знакомо по последней ночи в Цитадели, когда сознание Лили все время, неуправляемо, тянуло ее назад. Они с Кэти сближались медленно, как две планеты, двигающиеся по схожей орбите, но теперь Келси чувствовала, что им грозит затмение.

– Мы отправляемся в Новый Лондон! – крикнул Булава столпившимся перед ним солдатам. – Останавливаемся только по приказу Королевы или моему. – Если все пойдет хорошо, будем там уже завтра к вечеру!

«Если все пойдет хорошо», – устало подумала Келси. Они повернули на северо-запад, и Келси показалось, что даже на таком огромном расстоянии она может расслышать крики.

«Пожалуйста, Тир, помоги нам», – взмолилась она про себя. Она даже на мгновение задержала дыхание в ожидании ответа, но его не последовало. Уильям Тир не мог им помочь. Они остались одни.

Город изменился.

Кэти не могла объяснить, в чем это заключается даже себе самой. Но она ощущала это всякий раз, когда шла по площади. Даже улицы отличались от улиц ее детства, став пустыми и холодными. Соседи отгораживались друг от друга заборами, дома начали ветшать то там, то тут: теперь те, кто не мог поддерживать свое жилище в порядке, остались без помощи. Город начал приходить в упадок.

Однажды ночью сорок семей просто снялись с места и ушли. К тому времени, как заметили их отсутствие, группа уже была далеко, двигаясь по равнине строго на юг. Джонатан хотел догнать их, но Кэти отговорила его. Ни одна из этих семей не посещала церковь Роу, и по меньшей мере половина жаловалась на притеснения в последний год. Даже если бы Джонатану удалось убедить их вернуться, они бы столкнулись с теми же гонениями, что и прежде, вроде камней, брошенных в окна, или жестоко убитых под покровом ночи питомцев. Два месяца назад толпа напала на мисс Зив и избила ее палками, принуждая закрыть библиотеку.

Кэти тоже с удовольствием бы покинула этот город, не будь на ней такой огромной ответственности. Но раз Джонатан оставался здесь, то и она никуда не собиралась уходить. И все равно, уход тех сорока семей был весьма ощутим; среди них оказались двое из лучших плотников Города, несколько работников молочной фермы, и – что было самым болезненным для Кэти – мистер Линн, возглавлявший овечью ферму. Без него качество шерсти в Городе должно было снизиться.

Виновник здесь был не один – малодушие питается от религии так же, как и и она от него – но Кэти не могла не посматривать на север, туда, где на краю города возвышался шпиль маленькой белой церкви. За те годы, что Роу стоял во главе прихода, его проповеди стали намного мрачнее, как, впрочем, и сама церковь. Бог Роу рьяно следил за личной жизнью людей, и мысль о том, что такая слежка противоречит самой сути этого Города, казалось, больше не беспокоила никого, кроме Кэти и Джонатана. Те, кто не работал, все свободное время проводили в церкви, которая бурлила целый день, вне зависимости от того, проповедовал ли Роу или нет. Кэти охотно свалила бы все на саму религию, но даже она не могла так обманывать саму себя. Церковь могла стать настолько хорошей, или плохой, насколько хороша или плоха была главная идея, провозглашаемая с кафедры. Весь ее гнев сосредоточился на людях, последовавших за Роу, тех, кто должен был понимать, что к чему. Когда-то же они все понимали, иначе Уильям Тир не взял бы их с собой на Переход. Он очень тщательно отбирал людей; мама всегда об этом говорила. Но теперь все изменилось, и настолько сильно, что Кэти не могла предсказать ничье поведение в Городе, за исключением Джонатана и, как ни странно, Роу.

Она начала следить за Роу без особой цели, просто чтобы потренироваться. Он замышлял что-то недоброе, и она об этом знала, но от этого поймать его легче не становилось. Он отправлялся в церковь каждый день, читал там проповеди по утрам и вечерам для всех, кто хотел слушать. Когда бы он ни покинул церковь, его тут же окружали женщины, и каждую ночь к нему в дом приходила новая, хотя он очень старался соблюдать осторожность; женщины никогда не приходили раньше полуночи, а то и часу ночи, когда большая часть горожан видела уже десятый сон. Сначала Кэти хотела вывести его с его любовными делишками на чистую воду, но потом отказалась от этой мысли, чувствуя легкое отвращение к самой себе. Ее тянуло к Роу – тот случай в его спальне так до конца и не стерся из ее головы – и она не обманывала себя утверждениями, что ни капли не завидует, но личная жизнь была личной жизнью, и ничье лицемерие не могло этого изменить. Если она хотела на чем-то подловить Роу, это нужно было сделать публично, поймать на проступке, который мог повлиять на благополучие всего Города. Ничто другое здесь бы не подошло.

Между проповедями Роу трудился в мастерской Дженны Карвер, и с течением времени его приверженность долгу начала озадачивать Кэти все больше и больше. Она поспрашивала и узнала, что прихожане взяли на себя все бытовые заботы Роу: паства поддерживала его дом в порядке, а за право приносить ему обеды женщины как-то раз устроили самую настоящую безобразную драку. Ему ни к чему теперь было работать. Но каждый день, без исключений, он приходил в мастерскую Дженны и оставался там на пяти – шесть часов. Однажды днем, когда Кэти смогла пробраться к мастерской и заглянуть в окно, она обнаружила, что стекла заклеены бумагой, а сами окна заперты.