проще. И теперь мы оказались в ситуации, при которой наша женщина и, как она говорит, ребенок абсолютно не могут вынести близкого нахождения этих самых союзников, воспринимая их как прямую угрозу для себя. А выход из этого тупика опять искать мне. Понятное дело, ни я, ни дракон не ожидали, что первое же соприкосновение Яны и наших союзников обернется актом демонстративного сожжения одного из мааскохои. И, само собой, ее тут же сочли опасной. И, соответственно, реакция, свойственная любому виду живых существ — изучить угрозу, чтобы понять, как уберечься или ответить на нее. Да, считаю, именно так и было. Если бы Вожак захотел атаковать Яну, то какие у нее были шансы дать ему отпор? Правильно — никаких. И понять его инстинктивную попытку узнать, с чем столкнулся, я бы мог. Мог бы, если бы дело не касалось Яны и моего ребенка. Поэтому никакого снисхождения в этой ситуации. Никто из паразитов не решился бы на такую вылазку самостоятельно, и к тому же Яна сказала, что там было что-то, а не кто-то. А значит, явился сам Вожак собственной персоной. Он один пока не удостоился от меня возможности заполучить личного постоянного носителя. Во многом это было потому, что я прекрасно видел, что он в считанные дни, а может, и часы способен разрушить обычного человека и даже рядового члена Ордена без возможности восстановления нормальности хоть когда-то. И как бы я ни старался себя убедить себя, что мне нет до этого дела, быть ответственным за мучительную гибель чьего-то сознания не готов. Да и сам Вожак не стремился к тому, чтобы запустить свои ментальные щупальца в кого-то обычного. Он хотел в качестве жертвы человека по-настоящему сильного, древнего, с массой обретенных и глубоко упрятанных за века тайных страхов и болезненных воспоминаний, которые он будет медленно и смакуя тянуть из носителя, насыщаясь. Не напрасно он сделал охотничью стойку на отца и остался чрезмерно недоволен моим отказом отдать его. Рядовые мааскохои питались, безусловно нанося вред носителю, хотя бы самим фактом насилия над личностью, но я видел, что эти повреждения были обратимы. Но не в случае Вожака. Он жаждал не просто питания, а полного разрушения, окончательного поглощения, хотя и не без борьбы. Она возбуждала его. Чем глубже и мощнее сущность человека и степень его сопротивляемости, тем большей может был глубина его боли, если добраться куда надо. Это я знал и без него. В обычное время даже Вожак бы не осилил отца, тем более, что эффект неожиданности был потерян. Но я видел, насколько его потряс факт моего предательства целей Ордена. А в такие моменты все уязвимы. Хотя он быстро опомнился и теперь на свободе, и я для него навеки отступник, прощать которых Ордену запрещено. А мой отец чтит законы и правила этой богадельни превыше родства и собственных привязанностей. И это оставляло в душе горький тяжкий осадок сожаления от уверенности, что, даже пожелай я сейчас вернуть все, как было, он никогда не согласится. Но я и не хотел возвращаться к прежнему положению вещей, то что и сожалеть не о чем.

Так что вопрос, как, чёрт возьми, мне быть теперь, был ещё более актуальным, чем раньше. При помощи ошейников я мог заставить Вожака и его прихвостней убраться восвояси и позволить всему вернуться на свои места. За то время, пока Орден будет приходить в себя и зализывать раны в самолюбии и ткани между слоями, я мог бы найти нам с Яной надежное убежище. Но придя в себя, братья наверняка воспылают жутким гневом, и желание выследить нас станет для них смыслом жизни. А значит, как бы мы хорошо ни спрятались, предстоит жить с вечной оглядкой на то, что могут найти и покарать. К тому же с чего я взял, что Яна готова пойти за мной в другой слой бытия, бросив всё, что знала и любила. Согласиться пребывать в перманентном состоянии бегства. Не окажется ли это той каплей чрезмерности, которая отменит её желание быть со мной? Ведь я понятия не имел, насколько оно сильно и на что опиралось. Стоило бы спросить об этом напрямую, но… услышать, что она рядом, только руководствуясь необходимостью в сложившихся обстоятельствах, даже если это правда, я не хотел. Так, словно до тех пор, пока не произнесено вслух, все можно еще изменить.

Вариант два. Гораздо более практичный, но циничный и жестокий. Отдать приказ мааскохии убираться в свой мир вместе с нынешними носителями. Тогда я избавлялся от массовой проблемы, однако оставалась единичная. Отец, который никогда не меняет своих решений, и Роман, целей которого я никогда не мог понять. Глобальные последствия для всего сущего в отсутствии Ордена вообще меня сейчас мало занимали. Для самой ткани бытия столетия смуты и взаимного проникновения не такой уж срок, а как только погибнут нынешние Проводники, драконы освободятся от связи с ними и смогут найти новых. Рано или поздно всё вернется в прежнее состояние, а возможно, и мир станет лучше. Изменения, даже катастрофические, после периода хаоса и регресса, всегда вызывают новые витки эволюции, позволяя двигаться вперед. В своих возможностях защитить Яну и ребенка, что бы ни случилось, я был уверен. Должен ли я ощущать чувство вины за то, что, возможно, в жертву моему эгоизму будут принесены бессчетные жизни и в первую очередь тех, кого совсем недавно называл братьями? Очень хотелось сказать, что нет, но было не так. И поступи я подобным образом, отец уже бесповоротно станет моим врагом, ибо я буду тем, кто до основания разрушит всё чему он служил всю свою жизнь. А сейчас? Я что, в глубине души ещё надеюсь, что между нами возможно что-то, кроме вражды?

Но тогда что делать? Попробовать выйти с ним на контакт и попытаться вульгарно торговаться и навязывать нужное, исходя из позиции силы и шантажируя тем, что ему по-настоящему дорого? От этих мыслей нутро сворачивалось узлом. Ненавидеть его за все на расстоянии — это одно. Но смотреть ему в лицо, когда и так я для него почти мифический Сатана, и угрожать окончательно и бесповоротно уничтожить смысл его жизни — это совершенно другое. Особенно это почему-то тяжело стало теперь после краткого взаимодействия с моим собственным чадом. Глупая и даже почти трусливая мысль о том, что однажды за всё придет возмездие, и даже если я выйду победителем из противостояния с отцом, то не поступит ли со мной однажды мой