которые хватило бы только у Цезаря.

Впрочем, сегодня занятость некроманта была даже к лучшему. Она предоставила возможность без спешки доделать его подарок.

– Эльен сказал, завтра день твоего наречения, – проговорила Ева, когда Герберт вновь озарил присутствием её обитель. Протянула ему плетёную корзинку, украшенную бантом из алой ленты, обвитой вокруг одного из прутьев. – Это тебе.

Некромант воззрился на гнутые печенюшки, лежавшие внутри.

– Я бы подарила завтра, но завтра ты на целый день уйдёшь. – Герберт известил её об отлучке ещё утром, не удосужившись объяснить, что, помимо очередного урока с тётушкой, во дворце намечается торжественный ужин. По словам Эльена, его господин ужасно не любил праздники – особенно те, что имели хоть какое-то отношение к его появлению на свет. – К тому же внутри… в общем, лучше сегодня.

– Это печенье? – Герберт слабо улыбнулся; приятное изумление, проявившееся на бледном до изнурённости лице, согрело Еве душу. – Сама пекла?

– Именно. Разломай одно.

Взяв сладость в руки, некромант сел на кровать, позволив Еве опуститься рядом и отставить корзинку на прикроватный столик. Хрустнув ломким тестом, достал и развернул спрятанную в нём бумажку, собственноручно вырезанную Евой из нотного листка.

Если напоминание о грядущей памятной дате и было ему неприятно, он ничем этого не выказал.

То, что человек не хочет отмечать свой день рождения – или день, когда отец дал тебе имя, без разницы, – Ева тоже считала неправильным. Сама она, конечно, не отмечала именины, но родился Герберт весной, а отучать его от вредных привычек нужно было уже сейчас.

– «Завтра преподнесёт тебе нежданный подарок», – зачитал некромант, вглядевшись в керфианские буквы, нацарапанные шариковой ручкой. – Это что, предсказание?

– Печенье с предсказаниями. У нас их дарят на разные праздники… те, кто знает, что это.

Ева с Динкой, естественно, знали. Так что время от времени пекли вкусные подарки окружающим и друг дружке. Впрочем, это не мешало Еве сегодня долго шаманить с местными ингредиентами, пытаясь добиться от теста нужной консистенции, а затем благополучно спалить первую партию. Приготовление в печке при отсутствии таких благ цивилизации, как готовая бумага для выпечки, да ещё на непривычной посуде сильно отличалось от приготовления в электрической духовке.

Хорошо хоть Эльен помогал всем чем мог, предоставляя необходимое по первому требованию.

– Но там не только предсказания, – добавила она.

– А что ещё?

Ева уклончиво улыбнулась.

– Съешь. И возьми другое. Вдруг попадётся нужное.

Нужная попалась лишь с третьей попытки. Сразу после «У тебя всё получится». И, прочитав записку на узкой бумажной ленточке, Герберт поднял на неё долгий, без улыбки, взгляд:

– Я тебя тоже.

Тихая, абсолютная, почти торжественная серьёзность почему-то заставила Еву опустить глаза.

– Я ещё думала сложить тебе тысячу бумажных журавликов, чтобы ты мог загадать желание, – пока Герберт жевал печенье, лишь полушутливо произнесла она, взволнованно заправляя волосы за уши. – Но потом подумала, что ты всё-таки должен делать их сам, чтобы оно сбылось, а тебя это вряд ли приведёт в восторг.

– Что за бумажные журавлики?

– Как-нибудь покажу. В другой раз. – Она следила, как некромант бережно скатывает записку в тугой свиток, чтобы спрятать в карман штанов. – В моём мире делают журавликов из бумаги: не вырезают, просто складывают из квадратных листков. Говорят, если сложить тысячу штук и загадать желание, оно обязательно исполнится.

– И как, ты проверяла?

– Проверяла. Вроде бы сбылось.

На самом деле, складывая последнего журавлика и отчаянно желая «хочу, чтобы у Динки всё было хорошо», Ева думала о какой-нибудь волшебной силе, которая исцелит сестре руки. Но на Вселенную, истолковавшую и исполнившую её желание несколько иным образом, осталась не в обиде.

Возможно, сложи она журавликов годом раньше, и Лёшка был бы жив.

Да что с ней сегодня такое? Лезет в голову то, что хотелось бы раз и навсегда похоронить на самых дальних, пыльных и заброшенных чердаках собственной памяти…

– Вообще я не слишком в этом хороша. В оригами. Так называют фигурки из бумаги, – сказала Ева, чтобы чем-то перебить тоскливые мысли. – Там ведь и других зверей складывают, не только журавлей. Птиц, кошек, лис… Даже драконов. А я разве что журавлей да ещё цветы умею делать.

– К слову, о цветах. – Отряхнув руки от крошек, Герберт вытянул ладони, подставляя их под нечто невидимое. – У меня для тебя тоже есть подарок.

Когда невидимое стало видимым, Ева увидела стеклянный фонарик. Небольшой, с её ладошку, с шестью прозрачными гранями в серебряной оправе. У них дома на пианино стоял почти такой же, алюминиевый, используемый как декоративный подсвечник.

Только в этом вместо свечки, окутанный колдовской розовой дымкой, висел в воздухе срезанный летоцвет.

– Ты… сорвал его?

Ева сама не ожидала, что голос прозвучит так хрипло.

– Естественно. – Кажется, Герберта искренне удивили и вопрос, и тон, и то, что в нём не слышно и намёка на признательный восторг. – Я же обещал о нём позаботиться.

– Зачем ты его сорвал?..

– Ты же хотела, чтобы он не увял. Теперь не увянет. Он в стазисе и навсегда останется таким.

Ева смотрела на жёлтое солнышко, заключённое в стекло. На тонкий, очищенный от листьев (оставили лишь один, для красоты), беспомощно нагой стебель, окружённый кровавой вуалью чар.

И думала о том, как она могла быть такой дурой, чтобы забыть: некромантские представления о заботе должны отличаться от её собственных.

– Только вот теперь он мёртв.

– Он был обречён. Он всё равно бы умер. Все мы умираем. Так есть ли разница когда? – В том, как Герберт дёрнул плечом и отставил фонарик на стол, она прочла лёгкую недоумённую досаду. – Я подарил ему бессмертие. Как и тебе. Многие могут только мечтать об этом.

Наверное, не скажи он трёх последних фраз, на том разговор бы и закончился. Ева бы выдавила улыбку и приняла подарок, чтобы потом, когда они посмотрят ещё пару серий «Волчицы и пряностей» и разойдутся на ночь, погрустить и спрятать фонарик куда-нибудь в шкаф. Но он сказал – и слова ударили по тому, что уже месяц копилось на подкорке сознания. Тому, чему Ева обычно не давала хода, убегая от этих мыслей в дела, хлопоты, уроки, музыку и вечера с Гербертом, в тот же вечный оптимизм, что когда-то помогал держаться её сестре.

Только вот убегать от себя – бесполезное занятие. Далеко не убежишь. И рано или поздно всё равно догонишь.

– Посмотри на меня. – Когда Ева, вскинув руки, развела их в стороны жестом, обводившим её неизменно холодное тело, голос её сбился почти в шёпот. – По-твоему, это – бессмертие? Это то, о чём можно мечтать?

– Это лучше, чем