Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Её смех разбился о стёкла тягучим, дребезжащим скрипом струн, отозвавшихся на касание неумелого смычка.
– Так вот зачем тебе так нужен Жнец, – сказала Ева. – Вот почему ты не хотел любить, чувствовать, дружить… Ты и правда трус, да? Ты думал не о том, помянет ли тебя кто добрым словом сейчас, а только о том, вспомнит ли кто-нибудь великого Гербеуэрта тир Рейоля через пару сотен лет. Ты так боишься смерти, что не можешь по-настоящему жить.
Глаза его сузились.
– Ты…
– Посмотри на меня! Я не живу, не чувствую боли, не дышу, не ем, не пью! Грёбаная замороженная кукла, которую можно включить и выключить, как механизм, которая работает, пока не кончится завод! Это твоё заветное бессмертие?! – Ева не заметила ни того, как вскочила, ни того, как перешла на крик, комкая подол рубашки судорожно сжатыми пальцами. – Я существую за твой счёт – и не могу тебя согреть, не могу заснуть с тобой в одной постели, не могу позволить себе и тебе делать всё, что мне хотелось бы делать, даже обнять тебя нормально не могу, чтобы не думать о том, как ты это терпишь!
– Тише. Успокойся. Успокойся, слышишь? – Встав следом за ней, Герберт вскинул руки осторожным жестом человека, который оказался наедине с разъярённым тигром. – Я не терплю.
Та крохотная частика Евы, что не растворилась в отчаянии, пьяной пеленой захлестнувшем разум и чувства, ещё успела отметить, насколько истерично прозвучал её хохот.
– Правда? Тогда давай прямо сейчас перейдём к делу, хочешь?
– Ева…
– Я же тебе не противна? Ни капельки? Тебе всё равно, что я такая? – Она рванула ворот рубашки, расстёгивая пуговицы. – Так давай, докажи! Уже столько знакомы, всё, что нужно, ты в первый день увидел, к чему дальше тянуть?
Герберт перехватил её кисти, когда в открывшемся вырезе уже сверкнул багрянцем оголённый рубин.
– Ева, перестань! – Он тряхнул её руки и Еву вместе с ними, глядя на неё в том же ошеломлении, которое помешало ему сразу её остановить. – Это не ты!
– Что? Не спешишь насладиться моими «мёртвыми прелестями»? Правильно, потому что я долбаный труп! – Она кричала ему в лицо, чуть не плача, бешено выкручивая запястья из стальной хватки его пальцев. – Как я такая домой вернусь?! Как мне дальше жить? Я не могу так жить, не могу вообще жить – я же мертва, мертва, мертвааа…
Руки выпустили в тот же миг, как она всё-таки заплакала. Лишь для того, чтобы прижать её, больше не сопротивляющуюся, никуда не рвущуюся, к чужому плечу, зарывая носом в батист, тёплый и мягкий, как улыбка.
Ева не помнила, как оказалась в кровати, но когда безумие истерики схлынуло, они привычно лежали в обнимку. Герберт – мерно, успокаивающе скользя пальцами по её затылку, Ева – зарёванная, с мокрой солью на губах, щеках и ресницах.
Плачь она кровавыми слезами, как нормальные вампиры (не думавшие сверкать, зато дававшие смертным пространные интервью), Мэт наверняка порадовался бы открывшемуся этюду в багровых тонах.
– Прости. – На смену злобе тошнотворной волной пришёл стыд. – Я сорвалась.
– Немудрено. Ты ещё долго продержалась. Я даже не думал, что тебе так… – Герберт коротко, рвано, покаянно выдохнул. – Я идиот.
– Ты не идиот. Ты некромант. У тебя свои представления о заботе… Иногда. Мне следовало понять. – Ева уткнулась лбом в насквозь вымокшую ткань на его руке. – Можешь усыпить меня? Очень хочу уснуть. Пожалуйста.
Она думала, Герберт станет возражать. В конце концов, она спала прошлой ночью, и следующая ванна планировалась лишь через три дня, и до сего момента вне целебного раствора Ева не засыпала ни разу. Но ей очень хотелось забыть всё то, что вспоминалось сегодня. Начать завтра с чистого листа. Наконец заснуть не в аналоге формалина, а в постели, по-человечески – с ним.
Возражать он не стал.
– Ты будешь жить, – сказали ей только. – Чего бы мне это ни стоило. Клянусь.
Перед тем как серебристый голос приказал ей спать, Ева ещё успела повернуть голову к тёмному окну. И впервые увидела, как в чистом керфианском небе блеклыми кругами светятся две луны: одна – голубоватая, которую Ева уже привыкла видеть в ясные ночи, другая – розовая, как тающая в воде кровь, восходящая на четверть месяца раз в сотню лет.
Год двух лун, в который суждено было свершиться семьсот тридцатому пророчеству Лоурэн, наконец в полной мере оправдывал своё название.
Ева не уловила момента, когда наутро ей отдали приказ проснуться.
Герберта рядом уже не было. Равно как и фонарика с летоцветом на столе. Зато там, слегка мерцая в полутьме, царившей вокруг из-за плотно сдвинутых штор, лежал пион.
Сев в постели – волшебные кристаллы в подсвечнике немедля вспыхнули при движении, – Ева взяла цветок в руки (может, и не пион, но очень на него похожий). Провела пальцами по лепесткам: десяткам бумажных полукружий, соединённых в грубоватую рукотворную копию соцветия.
Те отозвались на прикосновение малиновыми искрами, скользнувшими по кромке так же мимолётно, как радость в её глазах.
Она знала, что вместо простенького бумажного цветка Герберт мог сотворить иллюзию самого прекрасного букета. И знала, почему не сотворил.
Пусть он и не умел складывать оригами – с ножницами, клеем и крошечной щепоткой магии вышло ничуть не хуже.
Глава 24
Attacca[33]