Кэт взяла Люка на руки и крепко прижала к себе, другой рукой обняла бабушку, и они зашагали по улице.

– Почему ты здесь, бабуля? – спросила Кэт. – В смысле – что заставило тебя приехать?

– Слова Люси, – загадочно ответила Марта. – Не уверена, что смогу объяснить. Пока – вряд ли. Пока все это не закончу.

Дождь барабанил по мостовым. Под мостом текла разбухшая черно-серая Сена, в лучах проглядывающего сквозь тяжелые тучи послеполуденного солнца золотились шпили Нотр-Дама.

– И не надо объяснять.

– Надо. Тебе, Флоренс… понимаешь?

Кэт попыталась что-то сказать, но Марта ей не дала.

– Я должна все исправить. Я всегда старалась держать все под контролем, всем управлять, ты это знаешь. Я была не права, уберегая вас от правды. Тебя и Флоренс.

Люк вертел пальцами пуговицы-«бочонки» на своем плаще. Закручивал их так туго, что они потом резко раскручивались. Кэт, глядя на сына, спросила:

– А с Флоренс это как связано?

– Я собираюсь навестить и ее. Если она мне позволит. Она выиграла суд. А как это связано с Флоренс – я тебе потом скажу. – Марта поежилась. – Погодка вправду противная. Где же это местечко с горячим шоколадом?

– Да, противная, противная! – радостно подхватил Люк. – Противная погодка!

– За углом. – Кэт покачала головой, и во все стороны разлетелись дождевые капли. – А ты… Мне все же надо бы вернуться и взять кое-какие вещи для Люка.

– Конечно. Я пойду с тобой. Не стоит убегать, как вору среди ночи, Кэт. К тому же мне хотелось бы посмотреть, где ты жила. И с мадам Пулен я не прочь познакомиться. А потом мы уедем, и я даю тебе слово: больше ты никогда сюда не вернешься. Так, решено. И ведь как легко и просто получилось, правда? – Марта опустила глаза. – А ты хотел бы вернуться домой, Люк? В Винтерфолд? Хочешь поехать туда и немножко пожить со мной?

– Благодарю тебя, младенец Иисус и Святая Богоматерь, – торжественно произнес Люк, молитвенно сложив руки. – Наконец вы меня услышали.

С этими словами он толкнул плечом дверь маленького уютного кафе, где в дождливый день собралось немало посетителей, и остановился на пороге, глядя на мать и прабабушку. А те, держась за руки, снова не могли понять – плакать им или смеяться.

Сандалии громко шлепали по холодному мрамору. Флоренс тащила вверх по лестнице чемодан с колесиками и взмокла от пота в послеполуденной жаре. Она пробыла вдали от Италии почти два месяца, а за время ее отсутствия пришло лето.

Стоило ей открыть дверь, и на нее обрушилось облако застоявшегося тепла. На полу валялась рассыпавшаяся груда писем и открыток. Напечатанные на них названия сразу бросились в глаза: Оксфордский университет, Гарвард, Би-би-си, Йельский университет… Да, на нее возник спрос, как все и предсказывали.

Повсюду лежал тонкий слой пыли – на маленьком деревянном столике, служившем обеденным столом, на граненых стаканах на подоконнике возле балконной двери. В квартиру залетал еле заметный ветерок. Флоренс провела руками по волосам, обвела взглядом крыши за окном и попыталась обрадоваться тому, что она дома. Но вот ведь что удивительно: возвращение сюда совсем не радовало – после всего, чем обросла ее здешняя жизнь за последние пару месяцев.

Рейс вылетел с опозданием. Она жутко устала и чувствовала себя какой-то потерянной, как часто бывает после долгих странствий. Флоренс сварила себе кофе и принялась распаковывать вещи. В это время зазвонил городской телефон. Она не стала брать трубку. Тут же зазвонил мобильный; Флоренс продолжала перебирать вещи. Часть одежды она сунула в стиральную машину, расставила по полкам в кабинете книги. Снова зазвонил городской телефон. Бумаги, имевшие отношение к судебному процессу, Флоренс уложила в картонную коробку и крепко закрыла крышку. Она больше не желала их видеть. Лучше ей было умереть прямо в зале суда. Регламенты заседаний, инерция хода процесса позволяли держаться, но в последовавшие затем недели стали терзать воспоминания: записки, заявления свидетелей… Они преследовали ее с такой силой, что напрочь выметали все остальные мысли. Флоренс отправилась в суд, чтобы постоять за себя, а превратилась в посмешище.

Вот этого они и хотели – люди, продолжавшие ей названивать и писать. Все жаждали отщипнуть кусочек от ее пресловутой известности, а ее ум, ее личность им не нужны. И этому конца не будет. Не будет конца и надрывному звону в ушах, бесконечным думам о том, кто же она теперь такая.

– И все это сотворила я сама, сделала собственными руками, – пробормотала Флоренс, взяла чашку с кофе и села просматривать почту, скопившуюся за два месяца ее пребывания в Англии. Три письма от издателей, желавших «побеседовать» о ее новом проекте. Две телекомпании, помимо Би-би-си, просили о встрече. Множество писем со словами поддержки или с мерзкой руганью от незнакомых людей, которые неведомо каким путем добыли ее адрес. Одни говорили ей о том, как ею восторгаются, другие писали, что ей должно быть стыдно за себя. В одном из писем были даже такие слова: «Вот из-за таких женщин, как вы, сегодня в мире творится сущий ужас».

Это написал мужчина. Флоренс задумалась – не написать ли ему ответ. Красивый, изысканный – такой, чтобы поставить хама на место, чтобы ему больше и в голову не взбрело писать кому-то подобные письма.

Однако она твердо сказала себе: не стоит, бессмысленно.

А потом она наткнулась на его письмо. Вернее, открытку. Сассетта[110]. Святой Франциск, усмиряющий губбийского волка. Маленький, похожий на собаку, волк, подающий лапу святому Франциску, а позади него – груда оторванных зубами рук, ног и истерзанных тел. Одна из любимых картин Джима.

Флоренс прижала открытку к груди и почувствовала, как часто забилось сердце. Милый, добрый, чудный Джим. И тут же вспомнила, что именно так всегда поступала с письмами от Питера, какими бы они ни были. Здесь, в этой самой комнате.

И словно бы она вызвала его дух, – стоило Флоренс положить открытку от Джима на столик, как ее взгляд упал на знакомый почерк на маленьком белом конверте. Черная ручка, мелкие буквы, неразборчиво. Трясущимися руками Флоренс распечатала конверт и взволнованно огляделась, как будто хотела, чтобы сейчас рядом с ней кто-нибудь был – какой-нибудь дружелюбный дух, готовый сразиться с демоном. Здесь, в этой самой комнате.