только на монархической идее, только она одна могла объединить разбросанные на огромных труднодоступных пространствах, находящиеся в разных природно-климатических условиях и на разном уровне развития, разнонародные племена, подчинить общей идее непримиримые интересы различных социальных групп, ожесточенно борющихся за власть, за «тощий» кошелек российских финансов, который не смог бы удовлетворить даже самых скромных запросов ни одной из них.

«Царизм, — приходил накануне февральской революции 1917 г. французский посол М. Палеолог, — самая основа России, внутренняя и незаменимая броня русского общества, наконец, единственная связь, объединяющая все разнообразные народы империи. Если бы царизм пал, будьте уверены, он увлек бы в своем падении все русское здание»[1871]. «Я не принадлежал к тем, кто смотрит на Республику как на панацею от всех бед, от которых страдает Россия, — вторил британский посол Дж. Бьюкенен, — До тех пор, пока просвещение не проникнет в русские массы, они не смогут обойтись без сильного правителя…»[1872]

Особенности России привели к тому, что после февральской буржуазно-демократической революции 1917 г. ни один состав Временного правительства не смог удержаться у власти больше 3-х месяцев. «Печальный опыт революции показал, — оправдывал свой контрреволюционный мятеж ген. Л. Корнилов, — полную несостоятельность власти, созданной представителями различных нынешних политических партий»[1873]. «Политические партии, — подтверждал один из лидеров социалистов Н. Чайковский, — уже доказали и в Совете Республики, и в Комитете Спасения Родины и Революции, и в Учредительном Собрании свою неспособность объединиться в единодушное и действенное целое»[1874].

«Совет Российской республики» в дни величайшей внешней опасности и накануне большевистского переворота не нашел ни общего языка, ни общего чувства скорби и боли за судьбу Родины. Поистине, и у людей непредубежденных, — восклицал ген. А. Деникин, — могла явиться волнующая мысль: одно из двух, или «соборный разум» — великое историческое заблуждение, или в дни разгула народной стихии прямым и верным отображением его в демократическом фокусе может быть только «соборное безумие»»[1875].

Описывая ситуацию после революции, секретарь посольства Франции в России в апреле 1918 г. отмечал: «То и дело происходят тайные сборища различных партий оппозиции: кадетов, эсеров и т. д. Пока это только «rasgavors», и вполне вероятно, что люди, неспособные договориться между собой и совместно действовать, так и не смогут ничего добиться. Единственным режимом, могущим установиться в России, остается самодержавие или диктатура…»[1876]. «Только военная диктатура, опирающаяся на поддержку войск, — подтверждал госсекретарь США Р. Лансинг 10 декабря 1917 г., — способна гарантировать стабильность в России»[1877]. «Военная диктатура, — подтверждал в августе 1918 г. А. Колчак, — единственная эффективная система власти»[1878].

Той же высшей сильной власти требовал и народ, столкнувшийся с воцарившей после революции анархией. «Повсеместно крестьяне требуют «своего» царя, — отмечал уже 1918 г. французский дипломат в России, — Это скорее религиозное движение, и оно мне кажется интересным симптомом…»[1879]. Наиболее ярко это движение проявилось в колчаковской Сибири, где «пронеслась волна крестьянских восстаний…», выступавших под лозунгом: «за царя и советскую власть»[1880]. «Один из предводителей повстанцев на Енисее призывал крестьян под свои знамена уверениями, «что на Дальнем Востоке уже выступил вл. кн. Михаил Александрович, и что он назначил Ленина и Троцкого своими первыми министрами…. И осталось только разбить Колчака…»[1881].

* * * * *

Но гражданская война рано или поздно должна закончиться, а с ней казалось бы должны были отмереть и мобилизационные формы власти. Указывая на необходимость крупномасштабного привлечения иностранного капитала, для восстановления России после войны, и на связанную с этим опасность закабаления им страны, последовательный либерал В. Гриневецкий в августе 1918 г. утверждал, что «лишь правительство пользующееся широкой поддержкой, избавленное от доктринерства и веры в собственную непогрешимость, органически расположенное к режиму свободы… способно предохранить ее от закабаления при широком привлечении иностранного капитала»[1882].

Идеи свободы, либеральной демократии конечно имеют свою притягательную основу, но если нет Капитала, они остаются лишь утопией — благими пожеланиями, ведущими в ад. Либеральная демократия, «органически расположенная режиму свободы», может существовать только при наличии крупного национального Капитала, поскольку либеральная демократия является формой выражения его власти. Крайне неблагоприятные природно-климатические условия накопления Капитала в России, делали невозможным реализацию любых либеральных проектов ее спасения, одна только попытка их осуществления вела к неизбежному самоуничтожению государства и всей русской цивилизации.

Без Капитала, без естественных благоприятных условий для его накопления, государство может сохранять свою стабильность только в виде авторитарной, теократической мобилизационной структуры, принудительными мерами, извлекающими необходимый Капитал для своего существования и развития, опираясь на «абсолютизацию» религиозных или идеологических ценностей, а в критических ситуациях и на силу: «чем, в сущности, держалась Российская империя. Не только преимущественно, — отмечал этот факт Витте, — но исключительно своей армией»[1883].

На цену, которую пришлось заплатить России за появление в ней цивилизации, указывал в своей книге о России в 1839 г. А. де Кюстин: «Жизнь этого народа занятна — если не для него самого, то, по крайней мере, для наблюдателя. Изобретательный ум человека сумел победить климат и преодолеть все преграды, которые природа воздвигла в пустыне, начисто лишенной поэзии, дабы сделать ее непригодной для общественной жизни. Противоположность слепого повиновения крепостного народа в политике и решительной и последовательной борьбы того же самого народа против тирании пагубного климата, его дикое непокорство перед лицом природы, всякий миг проглядывающее из-под ярма деспотизма, — неиссякаемые источники занимательных картин и серьезных размышлений»[1884].

Говоря о России необходимо «постоянно помнить о тех физических условиях, которые являются одним из основных факторов политической проблемы, — подчеркивал Саролеа, — Игнорировать эти географические факторы было бы так же бесполезно, как игнорировать интеллектуальные и духовные факторы. Без точного и тщательного исследования окружающей среды так же бесполезно размышлять об относительной силе сил свободы и реакции, как было бы бесполезно размышлять о сопротивлении моста Форт или моста Тей, не исследуя прочность фундаментов, не изучая особых свойств железа и стали, а также общих законов динамики»[1885].

«При конституционной форме правления, — пояснял экономические основы политического строя России статский советник императорского статистического ведомства Германии Р. Мартин в 1906 г. — русское государство не было бы в состоянии провести равновесие бюджета, золотое обращение, переход железных дорог к государству и правильный платеж процентов по долгам. Для таких дел Россия слишком бедна. Только железная рука абсолютизма создала блестящее финансовое положение России за счет народного хозяйства и жизненных сил народа»[1886].

«В русской действительности героические решения может принимать только один человек…», — приходил к выводу в 1921 г. В. Шульгин — «Это будет Ленин?.. или Троцкий?… — Нет… На этих господах висят несбрасываемые гири…