— Добро. — Князь кивнул.

Еще мучили Володаря временами приступы жгучей злобы и ненависти, но постепенно они стихали. Долгие часы простаивал он на коленях в соборной церкви Святого Василия в Перемышле и шептал жаркие слова молитвы. Он не хотел ожесточаться душой. Надо было жить и княжить ему дальше на Червонной Руси.

События последних лет, как оказалось, принесли Володарю даже некоторую пользу. Стали полниться дружины перемышльские и теребовльские новыми ратниками. Из Берестья приходили к нему, из Минска, Клецка, с Волыни все те, кто не хотел больше служить клятвопреступникам Игоревичу и Святополку. Благо наладили Володарь с братом торговые связи с уграми, чехами, ромеями, купцы из Перемышля, Галича и Свинограда продавали соль, мёд, воск, а взамен привозили звонкое серебро, парчу, паволоки и иное узорочье. Полнились скотницы княжеские, полнилась и дружина добрыми воинами.

Понимал, знал Володарь, что не так он теперь слаб, как было пять-шесть лет назад. Игоревич был запуган и замирён, ляхи слабы и расколоты, и опасался он в ближайшем будущем одного — мести и кознодейств со стороны Святополка и его матери.

ГЛАВА 73

Широкий в плечах, рослый молодец лет семнадцати, улыбающийся во весь рот, возник перед Фёдором Радко внезапно, будто с небес слетел. Лёгкая кольчатая бронь поблескивала под алым плащом дорогого сукна, на сапогах мягкой кожи сверкали бодни, на левой руке алел червлёный щит с умбоном посередине, за плечами видна была портупея с рукоятью меча.

— Мечник Фёдор! Тебя-то мне и надоть! — Голос у юноши был резкий и звонкий.

Что-то знакомое чуялось Радко в чертах этого удальца.

— Да, Фёдор я еси. Кто ты, добр молодец? Не признаю тя. — Радко развёл в недоумении руками.

— Немудрено. Малым мя видал токмо. Да и я тебя не помню почти.

— Нешто... Княжич Вячеслав Ярополчич? — ахнул дружинник.

— Он самый. Из немцев еду, из самого Брауншвейга.

— Как же... Как матушка там твоя, княгиня Ирина? В добром ли здравии?

Юноша рассмеялся.

— Жива-здорова матушка моя. Траур по отцу покойному когда относила, вдругорядь замуж вышла. Супруг её нынешний — граф Бейхлингена, Куно Нортхеймский.

— Вон оно как! Ну что ж, такая красавица! Ясно дело, долго вдовствовать не стала! — заключил Радко.

— Вот, начертана матушка на свитке харатейном, — продолжил тем временем Вячеслав. — Направила меня к тебе, значит, и отписана, чтоб ехали мы с тобою вдвоём во град Переяславль, ко князю Владимиру Мономаху. Он, сказывала, самый князь справедливый и сильный на Руси. Не обидит, чай, сироту. Стрыю же моему, Святополку, баила, значит, веры нету никоей.

Радко, поражённый неожиданной встречей, непослушными дланями развернул свиток.

«...Молю тебя, Фёдор, на первое время приютить сына моего, а также быть ему добрым наставником. И прошу, поезжал бы ты с сыном моим ко князю Мономаху. Надежду имею, заботу он проявит о сыне моём, и если удела никакого дать не сможет, так хоть при себе на службе оставит. Прощай, отрок Фёдор Радко. Вряд ли когда мы с тобой свидимся. У меня семья, муж, дочь от второго брака. Еже в чём неправа была пред тобой, прости. Токмо, молю, о сыне моём позаботься. Млад, неразумен, как бы глупостей каких не натворил. Ирина-Кунигунда, в прошлом княгиня Волынская, ныне же — графиня нортхеймская».

Прочёл мечник Радко слова некогда любимой им женщины, обронил скупую слезу, через силу слабо улыбнулся, промолвил, глядя на молодца:

— Что ж, княжич! Милости прошу в дом мой.

...Девять лет уже как живёт Радко в Луцке. Сперва служил юному Ярославу Ярополчичу, да после видные бояре луцкие отодвинули безродного и небогатого отрока от молодого князя, стали нашёптывать ему всякое. Вырос Ярослав надменным, преисполненным гордыни, советов мудрых не слушал. Главным развлечением его была охота в волынских пущах, о делах маленького княжества своего не думал он вовсе, и потому когда повелением великого князя Святополка переведён он был в дальнее пограничное Берестье[277], никто из лучан о нём не пожалел. Луцк отдан был во владение Давиду Игоревичу, но теперь, после последних кровавых событий, затаился город в напряжённом ожидании новых перемен.

Радко вместе с Ярославом в Берестье не поехал, остался в Луцке, иные владели им заботы. В доме подрастали две дочери и крохотный сын, рождённый в прошлое лето. Теперь думал, гадал, что может створиться, тревожился за близких. Всё чаще вспоминал Радко давние уже события, как ездил он с маленькими княжескими отпрысками в Свиноград и как поправился ему князь Володарь. Вот такому бы служить — это тебе не невестимо откуда набравшийся надменности Ярослав Ярополчич, не трусливый Игоревич, не жадный, корыстолюбивый Святополк.

Впрочем, воспоминания Радко гнал прочь. Теперь, с юным Вячеславом и письмом княгини Ирины, путь ему предстоял в другую совсем сторону.

Взяв с собой несколько человек для охраны, в скором времени направились Радко с Ярополчичем через Мунарев, минуя Киев, к Зарубскому броду на Днепре.

...Переяславль встречал их звоном колоколов. Отрок с княжичем с немалым изумлением вертели головами по сторонам.

Город опоясывала огромная каменная стена, каких на Руси в ту пору не бывало. Над Епископскими воротами, обращёнными к гавани у впадения в Трубеж[278] узенькой речки Альты, возвышалась сложенная из плинфы нарядная церковь Святого Феодора Тирона. Видно было, что и стены, и церковь сооружены совсем недавно, равно как и расположенный внутри детинца собор Михаила Архангела — главный храм Переяславля.

— Да, обустроил стрый твой град сей! — качая головой, с уважением к Мономаху заметил Радко. — Николи такого не видывал. Бывал здесь лет пять тому, дак ничего сего не было.

Младший Ярополчич молчал, с заметным восхищением в голубых доставшихся от матери глазах озирая монументальные постройки.

— Таковую крепость поганым ни в жисть не взять! — заключил Радко, глядя ввысь, на свинцовый купол надвратной церкви со златым крестом на нём и каменные зубцы заборола.

За храмом Михаила Архангела располагались богатые княжеские, боярские и церковные терема, ближе к