бережно поднял бросившуюся перед ним на колени княгиню Анну, ласково обнял её и расцеловал в рыхлые, морщинистые щёки, осторожно усадил обратно на столец, умилился, прослезился от бравших за душу слов её:

— Не губите, сыны мои, землю Русскую!

— Помните, что Святополк брат ваш еси! — веско добавил печерский игумен Иоанн.

— Воистину, правда, что отцы наши и деды землю Русскую оберегали и охраняли, умножали и обустраивали. Мы же недостойны суть отцов наших, ибо погубить её мыслим, поскольку Святополк с Давидом зло великое содеяли, — промолвил в такт словам митрополита с видимым сожалением Мономах. — Такого николи в Русской земле не бывало, чтоб брат брата слепил. Варварский обычай сей от греков к нам пришёл. Зло же такое одно зло в ответ порождает. Но мыслим мы идти путями отцов наших и войны и гибели люда киевского не желаем. Пошлём нынче к Святополку людей своих ближних, чтоб определить, как далее нам поступать.

Давид Святославич согласно кивал, говоря:

— Да, да, брат, тако и содеем.

Олег, с досады сорвав с головы шишак и волчий подшлемник, угрюмо помалкивал. Он понимал, что Мономах его обставил и что теперь всё опять, в который раз, пойдёт по начертанному дальновидным и умным двухродным братом пути.

...После долгих прений в Киеве учинён был договор о том, что Святополк с киевской дружиной сам пойдёт на Игоревича как смутителя и нарушителя клятвы и либо выгонит его из Владимира-на-Волыни, либо поймает и приведёт князьям на суд.

Отхлынули от Киевского Левобережья рати переяславские, черниговские и северские, тишина установилась в борах и плавнях приднепровских. Только выла по-прежнему, заметая снегом шляхи и тропы, свирепая зимняя вьюга.

ГЛАВА 70

Крепостные стены Бужска, сложенные из красноватого бука, были хорошо видны со стороны расположенного на окраине хвойного леса лагеря Володаря. Над воротной башней реял жёлтый волынский стяг. Там, за этими стенами, скрывался главный враг князя Володаря — гнусный ослепитель Давид Игоревич.

Воздух напоён был свежими запахами весны — наступил март, распускались почки на деревьях, синее небо было чисто вымыто, без единого облачка. Ласково пригревало солнышко, журчали ручьи, зеленели ростки свежей травы на лугах, окаймляющих берега Западного Буга и вал Бужской твердыни.

Сверху, с башни высунулась голова волынянина в харалужном шеломе. Он кричал что-то поносное, задиристое, до ушей Володаря донеслось только одно слово:

— ...Слепца!

Но и этого было вполне достаточно. Князь резким движением вырвал из привешенного за плечом налучья тугой лук, достал из гула стрелу. Долго прицеливался, слыша доносившийся со стороны стены хохот. Но вот волынянин вдруг неловко взмахнул руками, вскрикнул, голова в шеломе поникла, завалилась набок, за зубец стены.

Тотчас несколько стрел, пущенных наугад в ответ, пропели в воздухе. Одна из них воткнулась в ствол сосны.

— Уходим отсюда! — Володарь, прикрываясь щитом, круто поворотил вправо.

Стрелять он, оказывается, не разучился. Наверняка убил похабника. Хорошо, в лесу его воинов не видно, а в открытом поле стал бы он доброй мишенью для вражьих стрельцов.

...Известие об ослепленьи брата Володарь получил сперва от одного из немногих спасшихся Васильковых дружинников, а двумя днями позже — от Халдея. Хазарин обстоятельно рассказал, что и как случилось.

В который раз клял себя Володарь, что отпустил в Любеч Василька и не поехал сам. Что теперь делать, как быть, не знал. Слишком мало сил было под рукой, а тем часом люди Игоревича уже хозяйничали в Теребовле. Слепой же брат, как проведал Володарь, находился в плену во Владимире.

«Игоревич он мразь, дрянь!» — вспомнились, в который уже раз, слова боярина Ратибора.

Действовать надо было быстро. Халдей и Верен ускакали к уграм, в Эстергом. Коломан, два года назад ставший королём после смерти Ласло, не замедлил с подмогой. Большой мадьярский отряд во главе с воеводой Жольтом через перевал у Синих Вод вышел на Червенщину и двинулся к Перемышлю.

Не мешкал и Игоревич. Захватив Теребовлю, он с волынской дружиной вторгся во владения Володаря. Целью своей, видно, имел Свиноград, по как только узнал, что владетель Перемышля готов к войне и ведёт с собой угров, отступил обратно в свои владения и укрылся с волынской дружиной в Бужске.

Насколько был Игоревич преисполнен злостью и коварством, настолько же оказался скуден смелостью и храбростью в войне. Хотя ратных людей было у него гораздо больше, чем у Володаря и Жольта, но, заперевшись в небольшом, хотя и сильно укреплённом, городе, привёл он волынян своих в страх и трепет.

Жольт предлагал атаковать Бужск, благо туры и пороки были подвезены. Володарь, скрывая как мог, гнев, отчаяние и горечь, решил не торопиться. Городок, залегающий у истоков Западного Буга, обложил он со всех сторон, так, что мышь не проскочит. Затем приказал метать через стену горящие стрелы и горшки с горючей смолой из подведённых онагров-катапульт. Бужск окутался огнём и чёрным дымом. Горели дома, вспыхивали амбары и бретьяннцы.

— Горят у бужан запасы зерна. Голодать скоро начнут. Ораву воев Давидовых не прокормить им. Измором возьмём Бужск, еже что! — говорил Володарь на совете Жольту и воеводе Верену.

Длинноусый смуглолицый угрин молчал, подозрительность и лукавство сквозили в его узких рысьих глазах.

«Проведчик! Всё о Руси Червонной ведает! — вспомнил Ростиславич слова матери. — Или это не тот Жольт? Да тог, не иначе. Не случайно Коломан его послал».

Уф, казалось ему, изучал, примеривался, запоминал, где здесь, на Руси Червонной, удобные броды, где перевалы, где каньоны не такие глубокие, где селения богатые, в которых есть чем поживиться. Надеется, верно, что не в последний раз на Червенщине и в Подолии.

Ещё большей ненавистью проникался Володарь к Игоревичу. Вот, теперь и иноземцам приходится пути указывать. А как быть иначе?

Волю гневу своему он всё-таки дал однажды вечером в походном шатре. Схватил, вырвал из рук отрока перо и чернила, достал лист дорогой харатьи и начертал не слишком искусно, разбрызгивая чёрные кляксы:

«Князь Давид! Учинил ты великое зло. Не имея в сердце ни