Через четыре дня после подачи «Смиренной петиции» сотня представителей армии явилась в Уайтхолл к Кромвелю. Они просили его не поддаваться на это предложение. Кромвель объяснял им, что корона нравится ему не больше, чем им; что она всего лишь погремушка или перо на шляпе, а затем напомнил историю последних нескольких лет, когда он точно следовал совету армии. Он говорил, что «они превратили его в своего раба для тяжелых работ во всех сложных ситуациях», но все равно не добились успеха. Ни один из парламентов, ни одно из конституционных предложений не сработали. Он говорил им, что «наступило время прийти к соглашению». Палата лордов, например, нужна, чтобы уравновешивать притязания палаты общин. Они своей яростью «сильно ослабили» его, и через несколько дней другая делегация от армии заверила Кромвеля, что они согласятся на все, что он предпримет «на благо наших народов».

Дебаты в парламенте продолжались больше месяца, потребовали двадцати четырех заседаний, некоторые из них длились по целому дню. В итоге в конце марта Кромвеля официально попросили принять корону. Он ответил, что последнюю часть своей жизни жил «в огне, в буре треволнений», и попросил дополнительного времени на размышление. Все думали, что он согласится на роль короля, просто чтобы объединить по большей части консервативную страну, но на самом деле его обуревали мучительные сомнения. Он знал, что старшие армейские офицеры всем сердцем против такой перемены, но он также знал, что, наверное, это его последний и наилучший шанс вернуть страну на привычный путь. В его возможностях оказалось создать условия для законной и устойчивой власти.

Дело было не в личных амбициях: Кромвель много раз говорил, что корона и скипетр мало для него значат. Он уже имел больше власти, чем любой английский король. И он боролся с собой. Тёрло говорил, что у Кромвеля «большие трудности в собственной голове»: «Он скрывается от всех, кого я знаю». Когда в середине апреля к нему пришла делегация парламента, Кромвель «вышел из комнаты полуодетым, в халате, с черным платком, обернутым вокруг шеи». Нет сомнений, что он непрерывно молился о божественном знаке, надеясь, что, как и в прошлом, решение будет даровано ему актом Господней милости.

Он усмотрел руку Провидения в английских делах, когда ему сообщили, что адмирал Блейк успешно держит осаду испанского побережья и потопил еще несколько кораблей с ценным грузом, подорвав авторитет Испании как морской державы. Англия теперь практически контролировала открытое море, такого могущества страна не знала за всю свою прежнюю историю. Колонии на Ямайке и Барбадосе, Виргиния в материковой части Америки: Кромвель стал первым государственным деятелем со времен Уолсингема, который созерцал английскую мировую империю. Как писал об этом Эдмунд Уоллер:

Иным великий океан – проезжая дорога,

Но англичанам, только им, он словно дом родной[40].

В годы правления Карла II, вовсе не исполненные силой духа, Пипс отмечал, что «удивительно, как все теперь одобрительно вспоминают Оливера, говоря о том, какие смелые поступки он совершал и как заставлял соседних правителей бояться его».

Тем не менее по самому острому вопросу монархии Кромвель не мог – или не осмеливался – принять решение. 3 апреля он объявил парламентской делегации, что не может выполнять обязанности «под этим титулом». Через пять дней парламент снова убеждал его пересмотреть свое решение, и в этом случае, говорят, он произнес «такую запутанную речь, что никто не понял, согласится он или нет». Возможно, он по-прежнему ждал божественного указания. Он знал, что это правильно и целесообразно, что ему следует принять корону, но, как он выразился: «Я не хотел бы воздвигать то, что Провидение разрушит и развеет в прах. Я не стану строить Иерихон». На первой неделе мая он будто бы сказал группе членов парламента, что решил принять титул. Тем не менее Кромвель в очередной раз передумал.

8 мая он заявил парламенту, что не может и не будет становиться королем Оливером I. «В лучшем случае, – говорил он, – я сделаю это с тяжелым сердцем. А свершенное так – свершено неправедно». Возражения армейских офицеров в конечном итоге оказались убедительными; двое из них, Флитвуд и Дезборо, были его зятьями. Они сказали ему, что если он наденет корону, то они подадут в оставку и ограничатся частной жизнью. Другие офицеры, которые были рядом с самого начала и прошли с ним огонь и воду, тоже выразили категорическое неодобрение. Это решило дело. Не мог он в конце жизни бросить товарищей и сослуживцев; не мог он предать их доверие и обмануть их надежды. Соответственно, его окончательный ответ парламенту прозвучал так: «Я не могу взять на себя правление с титулом короля».

Единственным выходом из положения оставался компромисс. Даже если Кромвель не станет королем, он может принять другие конституционные меры, рекомендованные парламентом; в частности, казалось справедливым и необходимым восстановить палату лордов для контроля за законодательной деятельностью. 25 мая была заново представлена «Смиренная петиция», в которой Кромвеля называли главным магистратом и лорд-протектором. Он принял это назначение как «одну из самых великих задач, которые когда-либо ложились на плечи человеческого существа». 26 июня 1657 года Оливера Кромвеля одели в пурпур и горностай для введения в должность протектора по новой конституции. Церемония состоялась в Вестминстер-Холле. На столе перед троном лежали государственный меч и скипетр из чистого золота. Звуки труб возвестили правление Кромвеля. Должность не была объявлена наследственной, но ему дали право называть преемника; практически все считали, что это будет один из его сыновей. Так начался второй протекторат, который теперь во всем, кроме названия, превратился в восстановленную монархию.

Появилось время для торжеств. В конце 1657 года одна из дочерей Кромвеля, Фрэнсис, вышла замуж за Роберта Рича, внука графа Уорвика, и празднество соответствовало статусу молодой пары. Музыка и песни слышались в коридорах Уайтхолла в честь бракосочетания; в оркестре было сорок восемь скрипок и пятьдесят труб. Орудия Тауэра палили, как когда-то во время королевских свадеб. Были даже «совместные танцы» мужчин с женщинами, которые продолжались до пяти часов утра следующего дня. В состоянии бурного веселья Кромвель расплескивал сэк-поссет, насыщенный и густой напиток, на платья дам и пачкал стулья, на которых они должны были сидеть, растаявшими сладостями. У него было почти деревенское чувство юмора. Позже на бракосочетании другой дочери, Мэри, свадебная церемония в Хэмптон-Корте включала представление маски, в которой Кромвель исполнил бессловесную роль Юпитера. Поразительное возвращение к традициям Стюартов.

Французский посол сообщал, что широко распространился «новый дух», и «проповедники прежнего времени отходят от дел, потому что их считают слишком мрачными». Когда Кромвель устраивал торжественные обеды в честь иностранных послов, обязательной частью приема была «замечательная музыка», и в большом зале Хэмптон-Корта установили два органа, на которых играл постоянно проживавший во дворце органист. Заслугой Кромвеля также стало знакомство Англии с оперой. Протектор слыл большим любителем созвучий, как инструментальных, так и вокальных.