И он вздохнул полной грудью.

Я подалась к нему и поцеловала пропорционально той боли, что топила меня, как море. Но Коул чувствовал только восторг и радость – и эти эмоции передались мне. Я постаралась убедить себя в этом, чтобы не признавать: я всегда была слишком эгоистична, чтобы не желать связать себя с Коулом. Моя радость – только моя, а не наша.

Коул сорвал с меня рубашку следом за своей водолазкой. Мои пальцы взялись за ремень его штанов, но не слушались. Тогда Коул расстегнул его сам и, избавив меня от прочего белья, втиснулся между моих сжатых коленей. Ему потребовалась секунда, чтобы раздеть нас до конца. Я вздрогнула, когда низ живота наполнил человеческий жар, и сомкнула зубы на его шее там же, где целовала до этого.

На несколько мгновений Коул застыл, нависая сверху. Его дыхание, тяжелое и грудное, обжигало мне подбородок. Он разглядывал меня, пристально и неотрывно, будто не веря в то, что мы делаем. Я лишь приободряюще улыбнулась и, накрыв ладонью его затылок, нагнула ниже. Коул приоткрыл губы, позволяя моему языку скользнуть между ними, и подался вперед, чтобы оказаться ко мне еще ближе, еще теснее.

Его руки стиснули мои бедра, придвигая навстречу, и мне потребовалась львиная доля терпения, чтобы не перевернуть его на спину и не сделать все самой. Пока Коул привыкал ко мне, к моему телу, его поцелуи сыпались отовсюду. Он даже обвел губами мою метку, будто пытаясь вымолить прощение за то, что сам же ее и нанес. Когда жар и напряжение внизу живота стали нестерпимы у нас обоих, Коул прижал меня к себе и начал двигаться.

Связь атташе действительно будто пришила нас друг к другу невидимыми нитями: удовольствие Коула эхом звучало в моем теле, приумножая все то, что испытывала я сама. Он касался моего живота – и в ответ дрожало все тело, будто он касался всю меня. Я чувствовала его нежность, его тепло – это были и моя нежность, и мое тепло. Грань, разделяющая наши ощущения и чувства, стерлась.

Дождь все еще стучал по крыше, и я не заметила, как вместе со стоном выпустила из себя магию: в камине всколыхнулся огонь, а дождевая вода на окнах застыла и обратилась в лед, как зимний витраж. Когда Коул содрогнулся и поцеловал меня так свирепо, что заныли губы, я обхватила его ногами, не желая отпускать.

Он лег прямо на меня, остывая, такой же липкий и влажный, как я сама. Наши метки соединились там, где соприкасались наши руки. В какой-то момент мое головокружение перетекло в вялость и сон. Осторожно опустившись рядом, Коул сгреб меня в охапку. Я сонно взглянула на него, зная, что как минимум половину этой ночи он не сможет уснуть и будет пялиться в потолок, слишком взбудораженный, чтобы даже закрыть глаза. На меня накатило неистовое облегчение, когда я все же услышала его сопение сквозь дремоту, – Коул заснул, уткнувшись носом мне в лоб, и лишь тогда я позволила себе забыться тоже.

Там, в пустоте, что мягко приняла меня в себя, даруя спокойствие, я разглядела отблески сновидения. На коленях, спиной ко мне, сидел Коул. Я видела, как он сгибается вниз и щупает руками землю, будто пытаясь что-то найти.

– Где ты, Одри?

Его голос звучал сквозь слезы и непонимание. Я села подле, берясь за его плечо, чтобы развернуть. Еще до того как Коул поднял свое лицо к моему, я уже знала это: с ним произошло нечто страшное, и причина этому – я.

– Одри? – он вцепился в мои руки, погладил их, и его лицо облегченно просияло, когда он понял, что не один. Созвездия родинок и веснушек на его лице утонули в крови, что текла из-под век, марая одежду. Глаза смотрели на меня в упор, но их карий цвет выглядел тускло, словно кто-то выел его кислотой. Тигриный взгляд померк за бельмом, что обратило весь мир во тьму.

– Я ничего не вижу, Одри, – выдавил Коул, слепой, и сжал мои руки сильнее. – Почему я ничего не вижу?!

Я резко села на подстилке из одеял. Дождь за окном утих; в доме сделалось совсем тихо. Коул по-прежнему спал рядом, обвив меня руками. Кожу над ключицей нестерпимо жгло: я зашипела сквозь зубы и попыталась сорвать то, что меня ужалило, но это было вовсе не насекомое.

Очертив пальцами жемчужины, что годами висели на моей шее, я оттянула ожерелье, чтобы разглядеть их.

Там, прежде черная, как ночь, пятая жемчужина окрасилась в ослепительно-белый, символизируя постигнутый дар предвидения.

После дождя из-под оконной рамы веяло озоном и мокрой листвой. На улице было сыро и промозгло: небо, серое и безжизненное, тяжело висело над огненно-желтым лесом. Из ванной журчала вода, но даже отсюда я слышала убаюкивающее потрескивание огня, который развел Коул в печи.

– Где ты его нашла?

Я сплюнула зубную пасту, вытерла лицо полотенцем и выглянула в гостиную. Заспанный и взлохмаченный, Коул сидел на диване, сонно растирая глаза. В одной его руке лежало бронзовое зеркальце, почти такое же чистое и блестящее, как в день нашей встречи. Коул открыл его и удивленно осмотрел: внутри оно было ничуть не хуже. Правда, поперек отражения тянулась тонкая трещина со сколом, которую мне не удалось залатать.

– Применила ритуал поиска и разыскала место твоей клятвы, – пожала я плечами. – Мне не спалось.

Коул насупился и покрутил зеркальце еще раз. Когда я нашла его, оно выглядело искореженным и растоптанным: эмаль потемнела, обугленная, а стекло рассыпалось почти в крошку. Коул выбрал для ритуала атташе маленькую уютную опушку меж сосен, и, когда я вышла на нее, по кругу все еще стояли догоревшие факелы. Из земли, пропитанной вином, торчала рукоять атаме, обвитого красными нитями. Там же лежал кухонный нож, которым он нанес нам метки. Посередине возвышалась горстка хвороста в память о высоком костре, в которую Коул и бросил зеркало, как чистосердечное признание – он предан мне больше, чем самому себе. Жертва, которую я не могла принять. Пришлось долго копаться в сухих листьях, чтобы отыскать останки зеркальца и собрать его по частям.

– Заклятие восстановления, – пояснила я. – Как новенькое, правда?

Коул пораженно улыбнулся и кивнул.

– Спасибо. – Захлопнув зеркало, он спрятал его в карман штанов и принялся одеваться. – Это подарок мамы.

– Да, я помню, поэтому я даже надела резиновые сапоги и садовые перчатки, чтобы прочесать лес и поковыряться в грязи. Ты можешь представить меня в резиновых сапогах?! Это все ради тебя!

Коул тихо рассмеялся и, подойдя ко мне, поцеловал в губы. На нем не было рубашки, и, протянув руку, я обвела ладонью его живот, поднимаясь выше, к твердой груди и ключицам. Меня все еще удивляло, как атлетично Коул был сложен, невзирая на внешнюю худобу. Если бы я знала, что без одежды он выглядит так привлекательно, то сняла бы ее с него уже давно.

– Ты в курсе, что сказала это вслух? – ухмыльнулся он, на что я только пожала плечами. Когда мы уже сели завтракать в уютной тишине, поджарив на сухой сковороде тосты с ветчиной, он спросил: – Это нормально?

– Что именно? – поинтересовалась я в ответ, вытянув босые ноги на его коленях.