Я подавлена, у меня болит голова. И еще я дрожу с головы до ног и от видения, и от того, что произошло между мной и Саймоном.

— Может, прислать кого-нибудь из прислуги? — спрашивает Саймон.

Он стоит у двери и даже не пытается подойти ближе.

Я качаю головой:

— Нет, спасибо. Я хочу вернуться в зал.

— Да, сейчас вернемся, — говорит Саймон, испуганный и в то же время испытывающий облегчение.

Мне хочется объяснить ему все, но как я могу это сделать? И мы молча спускаемся по лестнице. На первом этаже он меня оставляет. Звонит колокольчик, приглашая к ужину, и я сливаюсь с толпой дам.

Ужин тянется очень долго, и постепенно, перекусив, я становлюсь сама собой. Саймон к ужину не явился, а я, по мере того как проясняется у меня в голове, все больше и больше смущаюсь. Я вела себя крайне глупо, решив выпить абсента, позволив Саймону увести меня невесть куда. И еще это ужасающее видение! Но я все-таки увидела Храм. Я видела его! Он был совсем близко. Конечно, это не окончательно меня утешило, но все же это приятно, и я намеревалась стойко держаться за это воспоминание.

Мистер Уортингтон предлагает гостям выпить за Рождество. Всем представляют Энн, просят ее спеть. Она поет, и все ей аплодируют, причем Том — громче всех, он еще и кричит: «Браво!» Гувернантка приводит сонную Полли, крепко сжимающую в руках куклу.

Адмирал Уортингтон подзывает к себе девочку.

— Сядь ко мне на колени, детка. Я ведь твой старый добрый дядюшка, правда?

Полли карабкается к нему на колени и застенчиво улыбается. Фелисити наблюдает за ними с кривой мрачной усмешкой. Я поверить не могу, что Фелисити может вести себя настолько по-детски и ревновать к ребенку. Что с ней происходит?

— И что? — говорит мистер Уортингтон. — Это вся награда твоему дядюшке? Поблагодари-ка меня по-настоящему, поцелуй меня!

Ребенок ежится, взгляд девочки обегает гостей. Но на нее все смотрят с одним и тем же выражением: «Давай-давай, поцелуй его!» Полли сдается и целует адмирала Уортингтона в ухоженную щеку. По комнате плывет одобрительный гул голосов: «Ах, как это мило!», «Как они дивно выглядят вместе!», «Видите, лорд Уортингтон, ребенок любит вас, как родного отца», «Какой он добрый человек!»…

— Папа, — говорит Фелисити, вставая, — уже очень поздно. Полли давно пора лежать в постели.

— Сэр?..

Гувернантка вопросительно смотрит на адмирала Уортингтона, ожидая распоряжения.

— Да, конечно. Иди с ней, Полли, детка. Я попозже приду и осыплю тебя волшебной пудрой, чтобы тебе снились только хорошие сны.

Фелисити останавливает гувернантку:

— О, позвольте мне самой уложить нашу Полли!

Гувернантка слегка наклоняет голову:

— Как пожелаете, мисс.

Мне это не нравится. С чего бы вдруг Фелисити захотелось остаться наедине с Полли? Она ведь не собирается причинить вред ребенку? Извинившись, я выскальзываю из столовой, чтобы последовать за подругой и малышкой. Фелисити ведет Полли наверх, в детскую. Я останавливаюсь за дверью. Фелисити наклоняется к малышке, кладет руки на хрупкие плечи девочки.

— А теперь, Полли, ты должна кое-что мне пообещать. Пообещай, что запрешь дверь изнутри, прежде чем ляжешь в постель. Обещаешь?

— Да, кузина.

— И ты должна запирать дверь каждый вечер. Не забудь об этом, Полли. Это очень важно.

— Но почему, кузина?

— Да потому, что так к тебе не проберутся монстры!

— Но если я запру дверь, дядя не сможет обсыпать меня волшебной пудрой.

— Я сама это сделаю за него, Полли. А ты не должна впускать дядю в свою комнату.

Я ничего не понимаю. Почему Фелисити так настаивает на том, что ее отец не должен заходить в комнату Полли? Что может адмирал сделать такого, что…

Ох, боже… Внезапное чудовищное понимание нарастает во мне, как огромная птица, медленно раскрывающая крылья правды, бросающая ужасную тень…

«Ты не должна входить к ней без особой необходимости».

«Да. Да, адмирал».

«Как вы полагаете, в людях действительно живет некое зло, которое заставляет их поступать так или иначе?»

Я отступаю в тень, когда Фелисити выходит из комнаты Полли. Она останавливается, прислушиваясь, как щелкает замок. Фелисити кажется такой маленькой… Она подходит к лестнице, и я выхожу ей навстречу, изрядно ее удивляя.

— Джемма! Ох, как ты меня испугала! У тебя не звенит в ушах? Я никогда больше не стану пробовать абсент, клянусь! А почему ты не с гостями?

— Я слышала, что ты сказала Полли, — говорю я.

В глазах Фелисити вспыхивает вызов. Но теперь я не боюсь ее.

— В самом деле? О чем это ты?

— А на твоей двери не было замка? — спрашиваю я.

Фелисити судорожно вздыхает.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, но думаю, тебе в любом случае стоит замолчать, — резко произносит она.

Я кладу руку на ее плечо, но она отшатывается.

— Прекрати! — шипит моя подруга.

— Ох, Фелисити, мне так жаль…

Она трясет головой и отворачивается, чтобы я не видела ее лица.

— Ты не понимаешь, каково это на самом деле, Джемма. Но он ни в чем не виноват. Вина только на мне. Я сама пробудила в нем это. Он так сказал.

— Фелисити, твоей вины в этом уж точно нет!

— Я знала, что ты не поймешь.

— Я понимаю, что он твой отец.

Фелисити наконец смотрит на меня; ее лицо залито слезами.

— Он не хотел ничего такого. Он любит меня. Он так говорил.

— Фелисити…

— Это ведь кое-что значит, правда? Кое-что значит…

Она подавляет рыдания, прижав ладонь ко рту, как будто стараясь поймать горестные звуки, затолкать их обратно…

— Отцы должны защищать своих детей.

Глаза Фелисити загораются. Она тычет в меня пальцем.

— Ты такой большой знаток в этом? Скажи-ка, Джемма, как твой отец может защитить тебя, накурившись опиума?

Я слишком потрясена, чтобы ответить.

— Ведь его именно поэтому нет здесь сегодня? Он вовсе не болен. И прекрати притворяться, что все прекрасно, когда ты отлично знаешь, что это не так!

— Но это совершенно другое дело!

— Ты просто слепа! Ты видишь только то, что тебе хочется видеть! — Она обжигает меня взглядом. — А ты знаешь, каково это — ощущать себя бессильной? Нет, конечно же, не знаешь. Ты ведь у нас великая Джемма Дойл. Ты владеешь силой, ты захватила ее всю, разве нет?

Мы еще долго стоим на месте, бешено глядя друг на друга, не говоря ни слова. Фелисити не имеет права нападать на меня вот так. Я ведь пытаюсь помочь. Но сейчас я думаю лишь об одном: что никогда больше не захочу видеть Фелисити. Я молча поворачиваюсь и начинаю спускаться по лестнице.