— Ты прекрасно выглядишь, — говорит Фелисити.

Зрачки у нее огромные.

— А я? — спрашивает Энн.

— О да! — говорю я, с каждой секундой ощущая себя все легче. Я уже почти невесома. — Том не сможет перед тобой устоять. Ты настоящая принцесса, Энн!

При этих словах горничная, изучающая мою юбку, поднимает голову и смотрит на меня, но тут же отводит взгляд.

Когда мы снова входим в бальный зал, все в нем кажется изменившимся: краски стали ярче, свет как-то затуманился. Зеленая фея превратилась в жидкий огонь, гудящий в моих венах, как сплетня, как крылья тысячи ангелов, как шепот, рассказывающий самую соблазнительную в мире тайну. Зал превращается в медленное вращение красок, звуков, движений; шорох дамских юбок странным образом преобразуется в цвет — зеленое и голубое, серебряное и вишневое, и все это смешивается со сверканием драгоценностей… Леди склоняются к джентльменам и покачиваются, это похоже на отражения в зеркалах, и пары как будто целуются и разлетаются в стороны, целуются и разлетаются…

Глаза у меня повлажнели и стали огромными. Губы налились соком, как зрелые фрукты, я улыбаюсь так, будто мне известно все, что только можно знать, и я не в силах удержать в себе это знание… Меня находит Саймон. Я слышу, как отвечаю согласием на его приглашение потанцевать. Мы присоединяемся к кружащейся толпе. Я лечу. Саймон Миддлтон — самый прекрасный мужчина, каких только я видела в жизни. Мне хочется сказать ему это, но язык отказывается произносить слова. Перед моими затуманенными глазами весь бальный зал превращается в священное кружение дервишей, их белые развевающиеся одежды летят, как первый снег, и высокие пурпурные шапки бросают вызов силе притяжения, чудом держась на головах… Но я понимаю, что не могу ничего такого видеть.

Я с усилием закрываю глаза, чтобы прояснить зрение, и когда открываю их вновь, я вижу леди и джентльменов, осторожно соединивших руки в вальсе. Леди обмениваются едва заметными взглядами и кивками, прекрасно понимая друг друга: «Девица Третфорд и сын Робертсов — весьма подходящая пара, вы согласны?» И соединяются судьбы, определяется будущее, и трехтактная мелодия звучит под сияющими люстрами, рождая иллюзии, отраженные в бриллиантах, и холодная красота купается в свете…

Танец заканчивается, Саймон провожает меня на место. У меня кружится голова, я слегка покачиваюсь. Моя рука пытается нащупать какую-нибудь опору — и находит широкую грудь Саймона. Пальцы сжимаются на лепестках белой розы на его лацкане.

— Осторожнее… Мисс Дойл, как вы себя чувствуете?

Я улыбаюсь. «О, все прекрасно. Я, правда, не могу говорить и не ощущаю собственного тела, но в остальном все замечательно… пожалуйста, оставьте меня». Я улыбаюсь. Лепестки летят вниз, медленно кружа, мягко опускаются на пол в собственном спиральном танце. Перчатка испачкана густым соком розы. Я, похоже, не в состоянии даже понять, как он туда попал и что теперь с этим делать. От этого мне становится невыносимо смешно, и я вдруг замечаю, что смеюсь.

— Осторожнее… — повторяет Саймон, с силой сжимая мое запястье.

Боль заставляет меня опомниться. Саймон ведет меня мимо огромного папоротника в горшке, за расписную ширму у двери. Сквозь щели в ширме я вижу мельтешение бального зала. Мы скрыты от посторонних глаз, но нас могут обнаружить в любую секунду. Мне бы следовало встревожиться, но я спокойна. Мне на все наплевать.

— Джемма… — тихо говорит Саймон.

Его губы касаются моей шеи за ухом. Они движутся к ямочке на горле, оставляя за собой влажный след. Голова у меня становится горячей и тяжелой. Во мне все как будто распухает, зреет… Бал продолжает кружиться в танце света и красок, но звуки шумного приема становятся глуше, уплывают вдаль. Внутри меня звучит только голос Саймона.

— Джемма, Джемма, ты истинный эликсир жизни…

Он прижимается ко мне. Я не знаю, действие ли это абсента или чего-то другого, глубинного, чего-то такого, что я не в силах определить и описать, но я словно ухожу в себя, в собственные ощущения и не хочу останавливаться.

— Идем со мной, — шепчет он.

Его голос отдается эхом в моей голове. Саймон берет меня за руку и ведет вперед, как будто мы собираемся танцевать. Но он выводит меня из бального зала, вверх по лестнице, подальше от толпы гостей. И мы приходим в маленькую комнатку на чердаке, спальню какой-то горничной, видимо. Здесь почти темно, горит всего одна свеча. Я словно полностью лишилась воли. Я опускаюсь на кровать, восхищаясь тем, как выглядят мои руки в свете свечи, смотрю на них так, будто они мне не принадлежат. Саймон видит, что я уставилась на собственные руки. И начинает расстегивать мои перчатки. И целует тонкие голубые вены, показавшиеся на свет.

Я хочу сказать ему, чтобы он прекратил. Туман абсента слегка развеялся. Я наедине с Саймоном. Он целует мое обнаженное запястье. Нам не следует здесь находиться. Не следует.

— Я… я хочу вернуться.

— Тсс, Джемма…

Он снимает с меня перчатку. Открывшаяся кожа руки рождает странное ощущение.

— Ты нравишься моей матери. Мы могли бы стать отличной парой, ты так не думаешь?

Думать? Я не могу думать. Саймон начинает снимать вторую перчатку. Все мое тело выгибается, напрягается. Ох, боже, это действительно происходит… действительно происходит! Поверх плеча Саймона я вижу, как комната начинает мерцать, мое тело застывает… близится видение, которое я не в силах остановить. Последнее, что я слышу, — это встревоженный голос Саймона: «Джемма, Джемма!» — и лечу, лечу вниз, все в ту же черную дыру.

Три девушки в белом. Они висят в воздухе за спиной Саймона. «Мы нашли его. Мы нашли Храм. Смотри и увидь…»

Я стремительно мчусь за ними через сферы, к вершине какого-то холма. Я слышу чьи-то крики. Быстро, мы движемся очень быстро. Холм исчезает, я вижу самый величественный и прекрасный собор, какой только можно вообразить. Он мерцает, словно мираж. Храм.

— Скорее… — шепчут девушки. — Пока они не нашли его…

Позади них собираются темные облака. Ветер развевает волосы девушек, бросая пряди на бледные изможденные лица. Что-то приближается. Что-то надвигается из-за их спин. Оно поднимается, вздымаясь над ними, как темная птица феникс. Огромная черная крылатая тварь. Девушки не оглядываются, они ее не видят. Но я вижу. Тварь распахивает крылья, они заполняют собой все небо, и становится видно само существо, похожее на мешанину полных ужаса, вопящих лиц…

И тогда я тоже кричу.

— Джемма! Джемма! — Это голос Саймона, я его слышу, он возвращает меня обратно. Его ладонь прижата к моему рту, она заглушает крик. — Джемма, простите, я виноват. Я не хотел ничего дурного.

Он торопливо подает мне перчатки. Мне требуется время, чтобы окончательно вернуться в полутемную комнату, чтобы осознать, что Саймон целовал мои обнаженные плечи и решил, что я закричала из-за этого. У меня все еще легкий туман в голове от спиртного, но теперь я чувствую себя так, словно вот-вот заболею. Меня рвет в умывальный таз горничной. Саймон спешит подать мне полотенце.