преподавателем… Ма, погоди, ты будешь проверять, где я живу, с кем общаюсь, как себя веду?!

– Я хочу своими глазами увидеть, кто тебя учит и что там происходит.

– Обыкновенный… учебный процесс.

Мама покачала головой:

– Нет. Ты что-то скрываешь.

Утюг свирепо, как танк, давил рубашку на гладильной доске. Мама водила и водила по одному и тому же, давно выглаженному месту:

– Сперва я не хотела унижать тебя опекой: начало самостоятельной жизни, друзья, подруги, мальчики… Потом мне стало, признаться, не до того. Потом… Сашка, тебя запугали так, что ты боишься признаться?

– В чем я должна признаваться?

– Секта? Молитесь вы там кому-то или нет?

– Да ничего подобного!

– Я еду в Торпу, – железным голосом сказала мама. – Я еду, и… если понадобится, я всех поставлю на уши. Милицию, прокуратуру. Я разберусь, и они не отвертятся, если что не так!

Полтора года назад в ответ на такие слова Сашка зарыдала бы и бросилась маме на шею. И просила бы, умоляла приехать в Торпу, выручить, спасти. И поверила бы, искренне поверила, что ее разъяренная мама имеет власть даже над Фаритом Коженниковым.

– Поздновато.

– Что?!

– Мама, я не хочу ничего менять. И я не допущу, чтобы ты вмешивалась.

– Как?!

Мама выпустила утюг. Он остался стоять на гладильной доске, из-под железной подошвы с шипением валил пар, придавая утюгу сходство с паровозом.

– Значит, там действительно секта?

– Нет. Я не хочу ничего менять.

– Ты обещала вернуться!

– Я не обещала.

– Что они с тобой сделали?

– Ничего.

– Я напишу заявление в милицию. Сегодня же.

– О чем? Я совершеннолетняя.

– Тебя отравили? Загипнотизировали? Круговая порука?

– Ма, это длилось два года. Ты ничего не замечала?!

Мама отступила.

Только что она готова была наступать, сражаться, отстаивать. Теперь ее будто ударили палкой по голове.

– Да, два года, – жестко повторила Сашка. – Уже ничего нельзя вернуть.

Мама смотрела на нее, как сквозь мокрое стекло. Будто очертания Сашкиного лица колебались перед ней, оплывали и сглаживались.

Из-под подошвы утюга поднимался теперь черный дым. Сашка с усилием отклеила утюг от доски; на голубой детской рубашечке осталась жженая отметина.

– У тебя теперь новая жизнь, – безжалостно продолжала Сашка. – Новый муж, новый ребенок, новое счастье. И у меня тоже другая жизнь. Я не собираюсь уходить навсегда, но тебе не стоит ничего мне навязывать. Не пытайся выяснить, что там в Торпе. Там все в порядке, можешь мне поверить.

В комнате заплакал ребенок. Наверное, Сашка говорила слишком громко. Мама вздрогнула, но продолжала смотреть на Сашку.

– Мне жаль, что так вышло, – сказала Сашка, глядя на прожженное пятно на рубашке. – Но обратного хода нет. Извини.

* * *

– Девушка! Торпа через пятнадцать минут!

– Да, спасибо. Я не сплю.

Она еще никогда не возвращалась в Торпу так рано летом. Ночь стояла душная, безветренная. Поезд уехал. Сашка десять метров прошла по перрону и оказалась по колено в тумане.

Просыпались птицы. Автобус пришел вовремя.

Зеленели липы на улице Сакко и Ванцетти.

Сашка втащила чемодан на третий этаж, отперла дверь своей квартиры. Поставила чемодан у входа. Набрала воды в фарфоровую чашку, полила вьюнок в цветочном ящике за окном.

Легла на кровать, вытянулась – и поняла, что вернулась домой. Что темная тень, кружившая над городом, растаяла. И она, Сашка, опять остается в единственном экземпляре.

* * *

– Здравствуйте, третьекурсники.

Первого сентября в Торпе всегда солнечно. Третий раз группа «А» встречает новый учебный год, и третий раз за окнами первой аудитории – вернувшееся лето, зеленые липы, темные тени на мостовой, жара и пыль.

Портнов оставался верен себе – мятая ковбойка, старые джинсы, прямые светлые волосы забраны в «хвост». Очки, длинные и узкие, как лезвия, сконструированные так, чтобы удобно было смотреть поверх стекол.

– Гольдман Юлия.

– Есть.

– Бочкова Анна.

– Есть.

Назвав фамилию и услышав ответ, Портнов делал крохотную паузу. Иногда ему хватало секунды, чтобы одарить студента многозначительным взглядом. Иногда взгляд затягивался на три, даже на четыре секунды.

– Бирюков Дмитрий.

– Здесь.

Где-то в актовом зале слушали «Гаудеамус» перепуганные первокурсники. Общежитие, заново заселенное, пахло краской и свежей штукатуркой.

– Ковтун Игорь.

– Есть.

– Коженников Константин.

– Есть.

Костя сидел рядом с женой. Гладко выбритый, аскетически тощий, немного сутулый. У Сашки екнуло сердце, когда он вошел в аудиторию; они поздоровались, будто расстались вчера, и больше не сказали друг другу ни слова.

– Коротков Андрей.

– Есть.

– Мясковский Денис.

– Здесь! – Денис улыбался. Эйфория, охватившая его после сданного Стерху зачета, положила конец затянувшейся депрессии, Сашка отметила, что Денис загорел, что он сидит за столом, свободно раскинувшись, забросив ногу на ногу, и, судя по всему, ничего не боится.

– Онищенко Лариса.

– Я.

– Павленко Елизавета.

– Есть.

В черной футболке и черных джинсах, без капли косметики на лице, Лиза была похожа на монохромную фотографию. Гладкие светлые волосы казались приклеенными к голове.

– Монастырский дизайн, – сказал Портнов. – Не хватает клобука.

Лиза ничего не ответила.

– Самохина Александра.

– Я.

Они смотрели друг на друга секунд пять – Портнов поверх очков, Сашка – прямо. Портнов отвернулся первым.

– Топорко Евгения.

– Есть!

Женя опять поправилась, черты ее лица, как показалось Сашке, огрубели. Она водила карандашом по пустой тетрадной странице, будто не решаясь поднять глаза на преподавателя.

– Очень хорошо. – Портнов откинулся на спинку стула. – Я всех вас поздравляю с началом третьего года обучения. В этом семестре мы вплотную подступим к изучению Речи как многоуровневой системы усилий, изменяющих мир либо удерживающих его от перемен.

Группа «А» третьего курса казалась садом камней. Никто не шевелился. Никто, кажется, даже не мигал.

– Стартовый пистолет прозвучал, известна дата переводного экзамена – тринадцатое января. На экзамене каждый из вас получит возможность применить знания, полученные за два с половиной года, и продемонстрировать практические умения, выстроенные на этом фундаменте. В случае, если вы успешно справитесь с испытанием – а я уверен, что так оно и будет, – вам предстоит радикальная смена способа существования: вы получите возможность стать частью Речи… Что, Павленко?

– Мы будем ее практически использовать? Пользоваться Речью?

– Нет, – Портнов глядел на Лизу поверх очков. – Речь будет пользоваться вами. Есть еще вопросы?

* * *

Егор стоял перед щитом с расписанием. Скособочившись, прижав к груди правую руку, иногда покачиваясь, будто теряя равновесие – и в последний момент удерживая его снова.

– Как дела? – спросила Сашка без всякой задней мысли.

Волосы Егора, выгорев на солнце, стали еще светлее. Глаза – темно-карие – еще темнее и глубже. Он долго смотрел на Сашку, та уже потеряла надежду на ответ – но Егор разлепил губы.

– Я был