— Кто это? — окликнул Хайруллах-бей.

Раздался голос онбаши:

— Свои…

Странно, зачем онбаши прискакал в такой поздний час изгорода?

— Да будет угодно аллаху, все к добру, — сказалдоктор. — Я спущусь вниз, узнаю, в чем дело, крошка. Если задержусь,ложись.

Хайруллах-бей около часу разговаривал с онбаши. Когда онподнялся наверх, лицо у него было красное, брови насуплены.

— Зачем приехал онбаши? — поинтересовалась я.

Доктор чуть ли не зарычал на меня:

— Я ведь сказал, ступай ложись! Тебе что за дело? Этидевчонки просто спятили… какое безобразие! Это касается только меня.

Я хорошо уже изучила характер Хайруллаха-бея. Противоречитьему в такие минуты было бесполезно. Пришлось взять подсвечник и отправиться ксебе. Так я и сделала.

Проснувшись на следующий день, я узнала, что Хайруллах-бейуехал спозаранку в город по важному делу и велел передать, чтобы я небеспокоилась, если он сегодня не вернется.

Очевидно, известие, которое привез онбаши, сильновстревожило доктора.

Днем, прибирая комнату, я наткнулась на обрывок конверта сминистерским штампом и подняла его. Мне удалось прочесть: «Кушадасы. Школа. Длямюд…» Очевидно, конверт предназначался мне. Этот клочок заставил меня глубокозадуматься. Вероятно, вчера вечером онбаши привез письмо. Но почемуХайруллах-бей утаил его от меня? Какое он имел право скрыть официальное письмо,адресованное мне? Невероятно! А может, я ошибаюсь. Конверт мог попасть междукнигами и приехать со мной из Кушадасы.

Кушадасы, 25 сентября.

Как все-таки правы те, кто говорит, что жизнь — этопакостная вещь.

Описываю на последней страничке дневника последнее событие,как оно было. От себя не хочу добавлять ни слова протеста, ни капли слез.

Хайруллах-бей заставил меня ждать в поместье два дня. Натретий день, под вечер, мое беспокойство достигло предела. Я твердо решила:утром отправлюсь на повозке в Кушадасы. Но когда я встала на другой день, мнесказали, что доктор вернулся.

Не помню, чтобы спокойный, хладнокровный Хайруллах-бейвыглядел еще когда-нибудь таким угнетенным и усталым. Поцеловав меня, каквсегда, в волосы, он внимательно глянул в лицо и сказал:

— Эх, да покарает их аллах! Будь они неладны!..

Я чувствовала, над моей головой нависла новая опасность, ноне решалась ничего спрашивать.

Хайруллах-бей долго расхаживал по комнате, задумавшись,сунув руки в карманы. Наконец он остановился передо мной, положил руки мне наплечи и сказал:

— Крошка, ты что-то знаешь…

— Нет, доктор-бей.

— Знаешь… Во всяком случае, чувствуешь неладное. Тыхочешь что-то спросить у меня?

Охваченная тревогой, я грустно ответила:

— Нет, доктор-бей, я ничего не знаю. Но вижу: вырасстроены чем-то, мучаетесь. У вас беда. Вы мой покровитель, даже отец.Значит, ваше горе — мое горе. Что случилось?

— Феридэ, дочь моя, чувствуешь ли ты себя достаточносильной?

Любопытство во мне взяло верх над страхом. Стараясь казатьсяспокойной, я ответила:

— В моей стойкости вы могли не раз убедиться,доктор-бей. Говорите!

— Возьми в руки это перо, Феридэ, и пиши то, что яскажу. Доверься старому другу…

С паузами, словно еще раз все взвешивая и обдумывая,Хайруллах-бей продиктовал мне следующее:

«Глубокоуважаемому правлению совета образования городаКушадасы.

Состояние здоровья не позволяет мне продолжатьпедагогическую деятельность. Прошу отстранить меня от должности заведующейженским рушдие города Кушадасы».

— А теперь, дочь моя, — прошептал доктор, —ни о чем не думай, ничего не спрашивай, подпишись внизу и дай мне эту бумагу. Утебя дрожат руки, Феридэ? Ты боишься смотреть мне в лицо? Тем лучше, дочь моя,тем лучше… Ведь если ты глянешь на меня своими чистыми глазами, мне будетстыдно. Произошло нечто необычное. Ты не догадываешься? Так слушай меня,Феридэ. Но если ты начнешь волноваться и расстраиваться, я буду вынуждензамолчать. Ты должна знать все. Думаешь, за три года самостоятельной жизни тыраспознала людей? Ошибаешься. Я почти шесть десятков лет живу на этом свете — ито не могу их понять. Сколько мерзости мне пришлось видеть на своем веку, нотакое никак не укладывается у меня в голове!..

Есть ли вещь в мире чище и прекраснее, чем наша дружба?Неделями я выхаживал тебя, словно родную дочь. А знаешь, что про нас думают,что про нас болтают? Нет, ты не можешь себе этого представить! Говорят, будто ятвой возлюбленный. Не закрывай лицо руками! Держи выше голову! Посмотри мне вглаза! Лица закрывают те, у кого совесть нечиста. Разве в наших отношениях естьчто-нибудь постыдное?..

Слушай, Феридэ, слушай до конца. Эта гнусная клеветародилась в вашей школе. Ее распустили твои коллеги-учительницы. Причина ясна:почему директрисой назначили какую-то Феридэ, а не их? Полгода назад, ничеготебе не говоря, я ходатайствовал о твоем повышении и написал письмо в Измирсвоему приятелю дефтердару, желая оказать тебе маленькую услугу. Но моедействие лишь подлило масла в огонь. Клевета тлела, как угли, и разгоралась втечение многих месяцев. Дело дошло до совета образования, до ушей самого

каймакама[104]. В канцеляриях принялись строчить пространныеофициальные бумаги, произвели расследование. Дирекция отдела образованиявилайета занялась изучением твоей биографии и обнаружила в ней много темныхпятен. Твой отъезд из Стамбула, а затем из центрального рушдие Б…, где тыподала в отставку, они расценили как подозрительное бегство. Два с половинойгода тому назад неизвестная рука оказала тебе помощь. Ты продвигалась послужебной лестнице с невиданной в министерстве образования скоростью и отсельской учительницы поднялась до преподавателя женского педагогическогоучилища. Затем опять таинственная отставка. Ты уезжаешь в другой город, но тамтебе удается продержаться недолго. Запросили совет образования Ч… Я прочелответ, словно яду глотнул. Если бы ты знала, Феридэ… Будто ты там… Нет-нет, немогу повторить. Мой бесцеремонный солдатский язык не поворачивается, чтобыпроизнести слова, которые так легко вылились из-под пера этих воспитанных,высокообразованных, культурных людей. Ты знаешь меня, я человек грубый,невыдержанный, могу ругаться как угодно… Короче говоря, Феридэ, мне этонапомнило охотничьих псов, загоняющих раненую лань. Вот так и тебя загнали…

Твой самый невинный поступок расценивался как нечто ужасноеи в протоколах, следственных бумагах оборачивался против тебя. Когда кто-нибудьиз учениц заболевал, ты приглашала в школу меня. Когда умирала наша крошка, тыприжалась своей бедной головкой к моему плечу. А потом заболела сама, и ячасами сидел у твоей постели. Во всем этом они усмотрели преступление. Онивозмущаются нашим бесстыдством, считают, что мы насмеялись над нравами,обычаями, честью и целомудрием этого края, плюем на людей, которые насокружают. Мы якобы говорили всем, что ты больна, а сами под ручку разгуливалипо полю, катались на молотилке. Возмущаются, что ты прогуливала лошадь в моемсаду, вместо того чтобы подготавливать школу к занятиям. А теперь еще говорят:«Мало того, они уединились в загородном имении…»