Милая Феридэ, я рассказываю тебе все без прикрас, напрямик.Можно обманывать и утешать тебя еще некоторое время, разрушая постепенно однуза другой все твои надежды. Но я этого не сделал. Моя профессия, мой жизненныйопыт убедили меня: яд нужно глотать сразу, человек или умирает, или остаетсяжить. А смешивать его с сиропом, пить по глоточку — это скверная,отвратительная вещь. Сообщить о несчастье потихоньку да помаленьку — все равночто резать человека пилой…

Да, Феридэ, ты получила от жизни тяжелую оплеуху. Будь тыодна, твой удар убил бы тебя. Подумать только, десятки людей обрушились намаленькую, как птичка, девочку! Скажи спасибо, что случай свел тебя состариком, выброшенным на свалку. Часы моей жизни вот-вот пробьют двенадцать. Ноничего. Для того чтобы помочь тебе, много времени не потребуется. Лишь бы толькоудалось это сделать… Я не пожалею дней, которые пропадут в этой бессмысленнойнеразберихе. Не бойся, Феридэ, и это минет. Ты молода. Не отчаивайся. Ещеувидишь прекрасные дни.

Я хотел сам отнести твое прошение об отставке, но теперьпередумал. Нельзя оставлять тебя одну в таком состоянии. В жизни детей иногдадаже пустяки имеют большое значение. А ну, Феридэ, выйдем на свежий воздух.Давай займемся нашими овцами и коровами. Честное слово, животные лучше умеютценить добро.

Старый доктор сунул в конверт мое прошение об отставке ипередал его онбаши. В этом клочке бумаги заключалась не только частичка моейжизни, но и последнее утешение бедной Чалыкушу.

Господи, как тоскливо! Я оберегала свои мечты, как наседказащищает птенцов от коршуна. Но надежды мои рушились, все, кого я начиналалюбить, умирали. Осенним вечером, три года назад умерли девичьи сны Чалыкушу, авместе с ними мечта о моих малышах. Потом я потеряла Мунисэ; затем учениц; а ямечтала, что они утешат мое одинокое сердце…

Так осенью по одному увядают и осыпаются листья. Мне еще неисполнилось двадцати трех лет, мое лицо и тело еще сохранили следы детства, асердце уже не горит, оно погасло вместе с гибелью моих дорогих…

Три дня Хайруллах-бей не отходил от меня ни на шаг. Он неверил моему спокойствию и выдержке, которыми я встретила новое несчастье. Даженочью он подходил к дверям моей комнаты и спрашивал:

— Феридэ, тебе что-нибудь надо? Если не спится, явойду.

На третий день я поднялась очень рано. Было теплое ясноеутро. Казалось, наступил май. Я надоила молока для Хайруллаха-бея, приготовилазавтрак.

Когда я, держа в руках поднос, вошла в его комнату свеселой, можно сказать, счастливой улыбкой на лице, доктор просиял:

— Браво, Феридэ! Как я рад! Не принимай близко к сердцу.Неужели ты одна должна страдать за несправедливости этого мира?

Я открыла окно, прибрала комнату и завела разговор о делахимения, о наших овцах, пастухах. Улыбка не сходила с моего лица, а иногда ядаже принималась насвистывать, как прежде в пансионе.

Нельзя описать радость Хайруллаха-бея. Я видела, что ондоволен, и расходилась все больше и больше.

Наконец, решив, что время настало, я пододвинула креслодоктора к окну, укрыла его колени пледом, а сама взобралась на подоконник.

— Мне надо с вами поговорить, доктор, — сказала я.

Хайруллах-бей закрыл глаза рукой и ответил:

— Говори, только спустись вниз. А то, не дай аллах,свалишься.

— Не волнуйтесь. Я свое детство провела на деревьях.Видите, как я спокойна?.. Вчера вечером я приняла очень важное решение. Оно вампонравится.

— Какое?

— Жить.

— Что это значит?

— Очень просто. Я не покончу с собой. Несколько дней ядумала об этом, и даже очень серьезно.

Я говорила весело, с беспечностью ребенка, который шутит.

Старый доктор заволновался.

— Что ты мелешь чушь какую-то? Что это значит? Если быя сейчас сидел на твоем месте, то, наверно, свалился бы от удивления вниз иразбился в лепешку. Но ты все-таки спустись. Ради аллаха… Мало ли что можетслучиться.

Я засмеялась и ответила:

— Разве это не бессмысленно, доктор-бей, бояться, что яброшусь в окно, когда уже приняла решение жить? Почему я приняла это решение?Сейчас объясню. Есть много причин. Во-первых, у меня не хватит смелости поднятьна себя руку. Не смотрите, что я иногда говорю о смерти. Как бы там ни было,умирать — очень страшно. И хотя сейчас у меня нет другого выхода, я все-такиникак не могу осмелиться, доктор-бей…

Я говорила это просто и спокойно, не поднимая головы.

Хайруллах-бей взволнованно схватил меня за руки, насильностащил с подоконника и грубо усадил на маленькую скамейку.

— Какое ты непонятное существо, Феридэ! Посмотришь натебя — кукла куклой, ростом с мизинец, а как ты все глубоко чувствуешь, стольков тебе странностей, и какое невиданное мужество… Хорошо, Феридэ, продолжай, яслушаю.

— Вы мой единственный товарищ, мой покровитель, мойотец. После того как я поняла, что у меня нет смелости умереть, я хочу толькожить. Но каким образом? Укажите путь. Как было бы чудесно, если бы вычто-нибудь придумали.

Хайруллах-бей задумался, нахмурил брови, потом заговорил:

— Феридэ, я тоже размышлял об этом, но хотел немногооттянуть наш разговор. Сейчас вижу: ты в состоянии владеть собой… Прежде всеготебе надо навсегда расстаться с мыслью о том, что ты будешь учительствовать.Сегодня могу сообщить тебе кое-какие подробности. Десять дней назад из вилайетаприехал инспектор; морда страшная, изо рта торчат клыки, точно у моржа. Подпредседательством этого инспектора образовали следственную комиссию. Прежде чемуволить, тебя хотели вызвать на допрос. Письмо, которое в ту ночь привезонбаши, было чем-то наподобие повестки. Представляешь, Феридэ, как бы тычувствовала себя перед такой комиссией? Как бы ты отвечала на чудовищныеобвинения, исходящие неизвестно от кого? Одна только мысль об этом едва нелишила меня рассудка. Я вообразил себе комнату, где заседает комиссия, увиделтебя в черном чаршафе, твою склоненную головку, твое несчастное, бледное лицо,а потом хищные зубы инспектора, который, словно зверь из сказки «Волк иягненок», хочет тебя растерзать, и представил, как в поисках вздорного поводаэтот тип повторяет отвратительную, как он сам, клевету. Допустим, чтобы твояславная детская мордочка, которая вспыхивает даже от невинных ругательстввыжившего из ума солдата, твои испуганные серые глаза остались один на один сэтим моржом!..

В кротких ясных глазах Хайруллаха-бея появился страшныйблеск, которого я раньше никогда не видела. Лицо его передернулось, челюстисжались, он умолк, погрозил кому-то кулаком и сказал:

— Ну, конечно, я не выдержал, открыл свой чудесный роти так отчитал этого моржа, что, прихлопни его в ту минуту пулей, из него невышло бы ни капли крови. Позавчера я узнал, что на меня подали в суд. Снетерпением жду этого дня. Хочу в присутствии суда рассказать людям начистотувсе, что они натворили…