— В Замке Бенедикт, если сможем его найти, — говорит Джуд.

Она еще не знает. Миссис Вальтер подтвердила, что это та самая Таубер и что, по слухам, ребенку «Франчески» получше, а затем продиктовала Джуд телефон.

Я выхожу из ванной с мокрыми колготками и бельем в руках.

— Франческа и есть нынешняя миссис Таубер?

— Совершенно верно, та самая, которая врач.

— Я бы не отказался посмотреть интерьеры маленького замка на Рейне.

Увы, нам не суждено. Джуд звонит, линия занята, но после десятиминутного ожидания Франческа Таубер берет трубку. Через несколько секунд Джуд переходит на английский, говорит, что сдает наши билеты на самолет, что завтра мы встретимся с миссис Таубер, что ее муж будет чрезвычайно благодарен, что это так любезно с ее стороны, и так далее.

— В Куре. Мы увидимся в Куре. У нее там встреча. Можно перенести вылет на завтра или лучше на четверг?

Я говорю, что лучше на четверг — неизвестно, что нас еще ждет.

— Насколько я понимаю, вы пытаетесь найти женщину по имени Магдалена Майбах, — осторожно говорит Франческа.

Мы пьем кофе за столиком на террасе кафе «Кур», на берегу реки. Франческа — она просит называть ее по имени — примерно того же возраста, что и Джуд, высокая, худая, с очень белой кожей. Мы предлагаем ей пообедать с нами, но она отказывается. Именно за этим миссис Таубер и приехала в город — на ленч с кем-то другим.

— Я пытаюсь найти женщину по имени Барбла Майбах.

— Да. Думаю, вы догадались, что это одна и та же женщина.

— Мы не догадались. Моя жена увидела имена в старинном дневнике, в цюрихском музее. — Я чувствую, как меня охватывает волнение; это смешно, потому что никаких доказательств у меня пока нет.

— Я не справилась с готическим шрифтом, — говорит Джуд.

— Понятно. Меня он тоже ставит в тупик. Барблу удочерила прародительница моего мужа, его прабабушка в шестом или седьмом поколении, и забрала из Тенны. Ее звали Гертруда Таубер, в девичестве Веттах. У нее был один свой ребенок, сын, а после смерти мужа она взяла на воспитание двоих детей.

Я набираюсь смелости и спрашиваю:

— А в дневнике есть что-нибудь о гемофилии?

— Много, но в основном неправда.

Я спрашиваю, нет ли у нее копии дневника, и получаю отрицательный ответ. Они с мужем прочли его, а затем отдали в музей. Хочу ли я услышать историю женщины? Я киваю и говорю: «Да, пожалуйста». Мне не терпится узнать все, что знает она.

— Магдалена Майбах, — начинает Франческа, — родилась в Тенне в 1790 году. Ее отцом был Ханс Майбах, а матерью — Урсула Рюхли. Вы уже это знаете? Хорошо. У Ханса была гемофилия. Его отец был «чужаком» из Рецюнса, а матерью — Магдалена Гартманн, einer den Bluterfamilien[63], явно носитель болезни, но у Ханса, похоже, была не самая тяжелая форма. В юности он страдал от всякого рода проблем, особенно при удалении зубов, а его тело, вероятно, всегда покрывали синяки и гематомы.

Тут Джуд просит официантку принести всем еще кофе. Франческа отказывается, говорит, что у нее повышается давление. Она будет апельсиновый сок.

— Ханс вырос, женился, стал отцом и умер, когда дочери было два года. Он лишился еще одного зуба, и кровь из ранки шла три дня. На следующей неделе лошадь понесла и перевернула повозку, в которой он ехал; Ханс разбил голову о камень и истек кровью. Все это есть в дневнике. Гертруда интересовалась гемофилией, посещала деревни и наблюдала за больными, хотя, конечно, была абсолютно невежественна в том, что касалось причин болезни и способа ее передачи. Но в те времена невежественными были все, в том числе врачи. Многие считали, что гемофилия и цинга — это одно и то же.

Через пару лет от туберкулеза умерла жена Ханса Урсула.

— Хесли утверждает, что в Тенне не было туберкулеза, — возражаю я. Возможно, просто пытаюсь произвести впечатление на Франческу.

— У Хесли много неточностей, но он в этом не одинок. Девочка Магдалена осталась на попечении тетки, сестры ее матери, здоровой женщины; насколько я знаю, она не была носителем гемофилии. Трое ее сыновей были здоровы, а насчет дефектного гена у дочерей нам ничего не известно. Естественно, имея семерых детей, она не обрадовалась обузе в виде восьмого.

Приносят кофе и апельсиновый сок с превосходными швейцарскими пирожными, от которых Франческа отказывается; мы же с Джуд не в силах устоять перед соблазном. Выглянуло солнце, и стало довольно жарко; вода в реке заискрилась. Франческа рассказывает, что Гертруда Таубер, к тому времени уже усыновившая маленького мальчика, родители которого умерли, предложила забрать Магдалену. У нее были собственные представления о том, как передается гемофилия: поскольку сыновья гемофиликов всегда рождались здоровыми, она считала, что дочери тоже должны быть здоровы. В тех случаях, когда у дочерей гемофилика появлялись больные сыновья, Гертруда полагала, что болезнь передалась ребенку от матери. Согласно этой теории, болезнь в семье заканчивалась со смертью гемофилика и не передавалась следующим поколениям. Поэтому Гертруда не боялась, что, удочеряя Магдалену, она берет к себе носителя болезни, от которой истекают кровью.

Как только девочка поселилась в замке, Гертруда сменила ей имя. В своем дневнике она пишет, что всегда не любила имя Магдалена и удивлялась, почему оно так популярно в Граубюндене. Зачем давать имя дочери в честь распущенной женщины, из которой Спаситель изгнал семь бесов? Гертруда назвала девочку Барблой — так она назвала бы собственную дочь, если бы она у нее была.

— Вы, наверное, понимаете, — сказала Франческа, — что в те времена процесс усыновления был совсем не таким, как теперь. Причем не только в девятнадцатом веке, но вплоть до Второй мировой войны. Не нужно было доказывать никаким властям свою состоятельность. Никто не занимался… как вы это называете? Обследование дома?

— Кажется, обследование социально-бытовых условий, — поясняет Джуд.

— Точно. Вы просто забирали ребенка, которого родители не хотели или, скорее всего, просто не могли содержать, потому что у них было еще семеро. И вас не обязывали обращаться с ним как с собственным, давать ему тот же статус и привилегии. Гертруда не имела дворянского титула, но, вне всякого сомнения, принадлежала к высшим слоям общества. Она была владелицей поместья, а Ханс Майбах — пастухом. Усыновленный ею маленький мальчик приходился ей дальним родственником; Гертруда прямо об этом не пишет, но называет его «мальчиком моего родича». Таким образом, Магдалена, или Барбла, как ее теперь называли, никогда не чувствовала себя на равных с другими детьми. Кстати, я не спросила, кем приходится вам эта женщина?

— Барбла? Она моя бабушка в четвертом поколении.

— Ага. Теперь я понимаю ваш интерес.

Девочка ела в столовой для слуг, но время проводила с Гертрудой. Та обучила ее чтению и письму, а потом и французскому языку. Барбле разрешалось играть с другим приемным ребенком, однако девочка могла считать его ни равным себе, ни братом. С родным сыном Гертруды ей играть не позволяли, и она должна была называть его «мой господин». Похоже, что Гертруда хотела сделать из нее гувернантку, а может, экономку, и не очень понятно, зачем она вообще ее удочерила. Явно не в качестве компаньонки или дочери — возможно, всего лишь из милосердия и чувства долга.