Станут ведьмами.

Откроют лавку, где будут торговать. И помогать людям тоже. И…

- Я ему сказала, а он обозлился. Мол, невозможно такое. Урон чести родовой. Что, если мне чего хочется, то в тереме я могу травки сушить, но так, чтоб не мешать другим и вовсе лучше бы отказаться от дурной затеи. Я настаивала. А он… раз за разом, слово за слово… вот и вышло, что вышло, да. Разругались. И я… я сказала, что ежели так, чтоб иную жену искал. Он, к слову, и нашел. Не долго по мне тосковал, да… почему-то это было обиднее всего. Вроде как любовь ведь была.

- Вроде…

- Именно, что… наставница, когда я все это выложила, осерчала крепко. Стала кричать, чтоб я мириться шла, чтоб не думала, а как я отказалась… в общем, она выставила мне долг. За воспитание. За учение. Проживание… и еще много за что. Вышло почти в десять тысяч золотых…

Эльжбета промолчала.

…а ведь платили и по двадцать, и куда поболе… тот же Гурцеев, помнится, все сорок пожертвовал школе.

- И добавила, что если я такая умная, то найду способ заработать эти деньги. Сама. Велела убираться. И возвращаться в Китеж только тогда, когда все-то верну.

- И ты…

- Клятву дала. И сдержала. Что уж тут… не скажу, что было легко. Не было. И ты права, люди всякие попадаются. Порой… мне хотелось все-то повернуть, переиграть, согласиться на эту вот свадьбу и оказаться в тереме, где тепло и кормят сытно. Где нет… многого дурного нет. Но я смогла.

- Думаешь, иные тоже смогут?

И все-таки сомнения оставались.

- Я ведь… я собиралась потихоньку изменить программу… те же факультативы… их ведь сперва не было, а теперь есть. Я хотела сделать их обязательными. Увеличить количество часов по травоведению, целительскому мастерству, проклятиям и прочему… я…

Эльжбета Витольдовна замолчала.

- Только… им это не надо, верно? Тем, кому и так неплохо.

Камень под ладонью сделался и вовсе холодным. И показалось вдруг, что зря она пришла, что и книга-то эта, и сам камень и вправду всего-навсего история.

А что толку от истории?

То-то и оно…

Эльжбета осторожно сняла почти остывший камень с подставки, чтобы убрать его в мешочек, а тот спрятать в складках платья. Душу не отпускало двойственное чувство, с одной стороны никуда-то сомнения не делись, с другой… она не знала, как еще им помочь.

А главное, надо ли?

…мне стали сниться вещие кошмары.

Запись, оставленная некой боярыней Невтюховой, весьма любившей всякого рода гадания, а после вовсе убедившейся в своей способности прозревать грядущее.

Во дворец ехали не просто так. Оно и понятно, разве можно вот так взять и поехать во дворец? Сперва надобно вид приобрести годный для визиту высочайшего. И вот уже кружаться над Стасей девицы, хлопают руками, вздыхают и охают, сетуя, что кожа у боярыни темновата, а волосы и вовсе коротки.

Срам-то какой.

И спешат втереть в эту вот темную обветренную кожу какую-то пакость. А после другую и третью. Лезут с белилами в серебряной банке.

Самыми лучшими.

- Нет, - тут уж Стасино терпение закончилось. – Никаких белил. И румян. И…

…и не так уж она страшна собой, чтобы нанести государыне глубокую моральную травму. Девицы, как ни странно, спорить не решились.

Платье подали.

Платья.

Холодом опалила шелковая нижняя рубаха. Стася-то и поежиться не успела, как поверх легла вторая, а там и платье, тяжеленная, что броня. На этом вот платье, князем привезенным, - надо будет спасибо сказать, что ли, ибо подобной роскоши в Стасиных сундуках точно не имелось – переливались синим, зеленым цветом драгоценные камни.

Встречают…

Имелись у Стаси сомнения, что даже это вот одеяние, роскошное до отвращения, поможет. Что-то подсказывало, что рады ей не будут.

Совершенно.

И…

…и если вдруг, то что ей терять? Имя? Да, Евдокима Афанасьевича, который на возрождение рода надеется, пусть вслух о том и не говорит, жаль. Но он поймет.

Он понимает куда лучше, чем живые.

И если Стася решит вдруг уехать, то…

…а она уедет.

Решение пришло в тот момент, когда две девицы, пыхтя от натуги, подтащили к Стасе зеркало. Огромное. В тяжелой раме. Такое и мужчинам-то поднять нелегко, а поди ж ты, справились.

- Хороши, боярыня, - сказала старшая, глядя на Стасю почти с удовлетворением, только все одно поморщилась, ибо не бывает у приличных боярынь темной опаленной солнцем кожи. А она взял и от белил отказалась.

Капризная.

Их недоумение, и раздражение, хорошо спрятанное, ибо выучены были девицы отменно, Стася чувствовала. А еще, что рано или поздно, но согласится она и на белила, и на румяна, и на прочие весьма важные для приличной боярыни вещи.

А в зеркале отразилась…

Нет, не Стася.

Не может быть, чтобы вот эта вот кукла, завернутая во много слоев дорогих тканей, Стасей была.

Тогда-то и поняла она, что уедет. Потом. Позже. Когда поймет, что делать с Радожским. И с невестами царскими, ибо смотрины смотринами, но ведь когда-нибудь они закончатся.

И…

- Вы прекрасны, - сказал спокойно Радожский и взгляд отвел, потому как взгляд этот показался Стасе до крайности виноватым. Читалось в нем извечное «но». Прекрасны, но…

А вот Ежи смотрел иначе.

Растеряно.

И обижено. Будто только теперь вдруг взял и увидел её, будто она, Стася, пряталась. А она не пряталась. Она… она себя собой во всем этом не ощущает.

- Это все… - Стася провела ладонью по жесткой от шитья ткани. И показалось, что камни колют ладонь, а золотые нити царапаются. – Красиво, конечно, но… не мое это. Понимаете?

Взгляд Ежи вспыхнул надеждой.

- Я… осознаю, что должна выглядеть соответствующе, но больше всего мне хочется взять и… - Стася не договорила, махнула рукой, позволяя им самим додумать.

Радожский вздохнул.

И рукой руку накрыл.

А Ежи вытащил из-за спины шкатулку. Как шкатулку, была та размером с небольшой сундук.

- Евдоким Афанасьевич велел отдать… это часть, остальное там лежит. Я все собирался показать, но забывал… извини.

Он откинул крышку, и шкатулка полыхнула сиянием драгоценных камней.

- Пусть лежит.

И вновь же, странное дело, там, дома, Стасе случалось разглядывать витрины ювелирных магазинов, не столько любуясь, сколько представляя, что однажды она возьмет и купит себе колечко.