позвоночнике – в кресле время коротала. Баловалась старушка картишками, гадала.

И по возрасту Варвара Исаевна кандидатура вполне подходящая, к тому же не из балованных. Павел Моисеевич, когда уговаривал тётку, беседы вёл, поинтересовался насчёт причин несостоявшегося замужества Варвары. Тётка поведала, что замечала, вроде был один кавалер у племянницы ещё на первом курсе, в педагогическом та училась, но отстал, женился потом на другой неудачно, разошёлся вскоре, а уж после совсем спился. По пьянке как-то всё заглядывал Варьку проведать, плакался ей. Но та его раз привадила, два послушала, а там и погнала: непутёвый, какой с него толк! Сама тётка, Стефания Израэловна, издавна картами увлекалась, от бабушки своей осталась привязанность, гадала для себя, соседей веселила, своих кого, больше вроде от безделья да тоски, ну и прикинула ещё поначалу на кавалера Варькиного, так тогда ещё карты не ошибались – не судьба была племяннице с этим ухажёром, валету с бубновой дамой интерес выпал, а Варька сплошь пиковая, чёрная вся, на губках под носом и там пушок тёмный пробивался… Впрочем, Варвара и сама не помышляла всерьёз ни о ком, хотя мать её не верила сестрицыным картам, уговаривала дочку: рано смолоду тоску на себя нагонять! Но та ни в какую, отмахивалась – годы ушли, а с ними и девичьи грёзы…

В такой женщине как раз и была нужда у Лаврушкиных родичей. Вот её и уговорили, не сразу, правда, общими усилиями с тёткой, мать-то Варвары померла раньше болезной сестры. Сманили обещаниями заморских подарков из-за границы, кто ж на них не западёт, не клюнет! А женщины в особенности! Ну и приплачивать стали, не без этого. А в деньгах Варвара с тёткою нуждались…

Обязательства свои Варвара взялась исполнять ретиво. Она во всём скрупулёзной была, за что бралась, всё до ума доводила и с толком. Но когда с Лаврушкой спуталась, волю почуяла и задурила. Даже ревновать его начала. И было бы к кому! По пустякам. Понимала ведь, что ничего путного у неё с сосунком, маменькиным сынком этим, не получится, а женским сердцем жадничала. Вот и мстила ему по-своему редкими ночами, а в особенности такими вот утренними часами, когда тому, как сейчас, и без неё тошно бывало.

Только в передней звонок внезапно затрезвонил. Кто бы это мог быть? Они никого не ждали, и незваные гости исключались, поэтому и осталась у него Варька на ночь. Лаврушка дёрнулся, испуганный, а она уже вспорхнула от него, заметалась по комнате, одеваясь.

– Кого бес принёс? – захлопал вслед за ней босыми ногами по паркету и Фридман. – В такую рань!

Родителей ему только через месяц ждать. Приятели? Вчера лишь расстались. Соседи? Эти к нему, как отец с матерью уехали, не заглядывают.

– За тобой кто? – сунулся он к Варваре.

– Да кто же ко мне-то? – Варвара скрылась в ванной комнате. – Анна Петровна поздно подымается. У Семиглазовых ребёночек болеет. Им не до меня. А Антонида Марковна, со второго этажа, к внукам укатила с неделю уже.

– По чью же душу гость незваный, – пропел Фридман, морщась. – Из жэка, не иначе.

– Лавруш, я всё-таки в ванной побуду, – закрылась на крючок Варвара и свет даже не включила.

– Сиди тихо. – Он нашёл «домашки», захлопнул полы халата, пошёл на кухню демонстративно, не торопясь, поставил чайник для кофе.

Всё это время надрывался звонок.

– Повопи, повопи у меня, – приговаривал Лавр Павлович и величаво продефилировал к двери.

Гость был незнаком и внушал озабоченность. Уж больно серьёзен и при галстуке.

– Чем обязан? – спросил Фридман.

– Можно войти? – торкнулся вперёд гость.

– Я не одет.

– Ничего. Я подожду. – Незнакомец уже втиснулся в квартиру.

– Ну что же, – потеснился Фридман, но не сдавался ещё. – Милости, как говорится, просим, хотя, конечно, незваный да ранний гость, сами понимаете, хуже… Как это? Или я ошибся?

– Вы ошиблись.

– Из жэка?

– Не совсем.

– Тогда, может, с радостью? – схохмил Лаврушка от безысходности, совсем отступая от двери.

– Я по случаю. Здравствуйте, Лаврентий Павлович. – И незнакомец сунул ему под нос красную книжицу, на корочке он успел рассмотреть грозные щит и меч и надпись «удостоверение».

– Муракин. Владимир Иванович. Комитет государственной безопасности, – то ли шепнул втиснувшийся, то ли за него кто-то проговорил на ухо Лаврушке.

Лаврушка потерялся совсем.

– Вы не волнуйтесь. Я думаю, мы успеем пообщаться. Вы на кафедру не опоздаете, – продолжил гость. – Куда удобнее пройти?

– На кухню, – не забыв про Варьку в ванной, с трудом сообразил Лаврушка.

Гость, маленький, неказистый, лысый, с великоватыми ушами, глазасто огляделся со шляпой в руках, словно отыскивая нужные ему предметы, вещи, следы, даже носом повёл, принюхиваясь, найдя их, – задержался на сброшенном впопыхах Варькой халатике, выпирающем своей яркостью среди строгой тёмной полированной родительской мебели, на её тапочках – дурочка, перепугавшись, босиком убежала, на пылесосе с проводом, так и торчащим в розетке; крякнул, хмыкнул, утёр нос кулачком и, не снимая чёрных поскрипывающих полуботинок, видно, новеньких ещё, проскользнул на кухню, где совсем некстати на кофейном столике примостился Варькин носовой зелёненький платочек. Он взял его осторожно, как обнаруженное невесть что значительное или именно то, что всё время искал, и поднял двумя пальчиками к своему длинному птичьему носу с горбинкой.

– Уборщица забыла, – хотел выхватить платочек у него из руки Лаврушка, но промахнулся, так как тот сдвинул в сторону свою руку и зашмыгал носом.

– Ва-ря, – по слогам прочитал-произнёс гость вышитую «стебельком» надпись на платочке. – У вас, Лаврентий Павлович, уборщица, как у доктора Айболита, тоже Варвара. Ругачая или кусачая? А может, ласковая?

Фридман не знал, что отвечать ещё с первого раза, как гость неожиданно назвал его по имени и отчеству, именно Лаврентием Павловичем, у него что-то ёкнуло внутри и слегка начало подташнивать, хотя он изо всех сил старался не подавать вида.

– Кофе? – взял он закипевший чайник и полез за своей чашкой в шкаф.

– Не откажусь, – уселся враз за стол ушастый, осматриваясь и не оставляя платочек. – Чуть свет, знаете ли, на ногах. А вы, значит, только встали? Поздненько встаёте? А с другой стороны – куда же вам спешить?

Лаврушка копался в шкафу, подыскивая лысому чашку; родительскую посуду трогать было запрещено, чтобы не побить, а лишнего в доме не держали; на столике маячил Варькин бокальчик с цветочками, он схватил его с облегчением.

– Вам с сахаром?

– Я сладкий люблю, – хмыкнул гость и даже облизнулся. – Бросьте кусочков пять.

– А не вредно?

– Не вредно. Я молодой. Кости ещё укрепляются, – снова хмыкнул ушастый, не уставая бегать глазами по комнате, нашёл книжицу стишков, тоже из Варькиных