Тут дверь паба распахивается, и я подпрыгиваю на стуле. Оглядываюсь, ожидая увидеть, как порог переступают три тени в костюмах. Но там никого. Просто сквозняк. За окном стоит непроглядная, как бесстрастное лицо, ветреная ночь.

– Миранда, ты в порядке?

– Да-да. Прости. Что ты говорила?

– Что из Брианы вышла отличная актриса.

– Да, – повторяю я, – отличная актриса.

– Может, в итоге этот ужасный вирус и принес ей пользу. Открыл в ней какие-то глубины.

– Может быть.

Но я вовсе не уверена, что это благо, вот что хочется мне сказать. Мы ведь не знаем, что там, на дне этих глубин. И приносят ли они кому-то пользу. Я отворачиваюсь к окну, за которым стоит кромешная мгла.

– А может, все-таки стоило поставить «Макбета».

– Не знаю, Миранда. Вообще-то, по-моему, «Все хорошо» стало нашей большой удачей. Зрители слопали, да еще добавки просили. Не говоря уж о Хьюго.

Резко отвернувшись от окна, я смотрю на ухмыляющуюся Грейс:

– Хьюго?

Сердце подскакивает в груди, даже несмотря на то, что в лицо мне бросается кровь, когда я вспоминаю о нашей последней встрече.

И Грейс рассказывает, что, когда она вошла в зал, он стоял в заднем ряду, не в силах отвести взгляд от сцены. Спектакль совершенно его заворожил. Он даже плакал в конце, во время той сцены, где Бертрам воссоединяется с Еленой. Ну той, с которой я столько мучила Тревора и Элли, той, где Бертрам каким-то чудом внезапно осознает свою чудесную любовь к Елене, и они целуются. В этот самый момент Хьюго обернулся к Грейс, и в глазах у него стояли слезы. Слезы, можешь поверить? «А где Миранда?» – спросил он. Видела бы ты его лицо, продолжает Грейс. Беднягу словно околдовали.

– Я ответила, понятия не имею, и он отправился тебя искать.

– Правда?

Тело вдруг на мгновение становится легким, как перышко. Как в те времена, когда при виде Хьюго у меня расцветало сердце. Еще до того, как его пшеничные волосы превратились в золотисто-рыжие. До того, как его лицо стало до жути напоминать лицо Пола.

– Он, кстати, писал мне, что пытался до тебя дозвониться. Тебе бы дать ему знать, что все в порядке, – говорит Грейс. – Что ты у нас чудо ходячее.

Над нами снова гремит гром, на этот раз – как предупреждение. Грохочет, как лист жести на ветру. Рана на голени начинает пульсировать, легкость утекает во тьму. Я вспоминаю, что утопила телефон в море.

– Я, кажется, забыла мобильный в театре, – объясняю я Грейс.

– Напишу ему, что мы в «Проныре», но ты скоро поедешь домой.

Я не успеваю ее остановить, сказать, что все равно обречена. Она уже достает телефон и печатает Хьюго сообщение. Оно уходит, и мобильный тут же вибрирует у Грейс в руках. Глянув на экран, она улыбается и передает его мне.

Хьюго прислал селфи. Сидит в темноте у меня на крыльце. Рядом стоит бутылка шампанского и лежит букет лилий-звездоглядок. Вид у него усталый и взволнованный. Он очень красив и ничуть не похож на Пола.

«Передайте, что я буду ждать ее здесь сколько потребуется».

Мои губы против воли растягиваются в улыбку. А внутри вспыхивает желание – только к нему, и ни к кому больше. Как в те времена, когда он был еще только собой, весь состоял из дерева и света, и в улыбке его не таился никакой фокус.

– Наверное, вы с ним разминулись за кулисами, – говорит Грейс. – Кстати, где тебя носило? Во время спектакля?

– Мне показалось, что я услышала шум, – объясняю я. – Из малого зала.

– И что это было?

«Мой оживший ночной кошмар. Три демона пытались заполучить мою душу. И эта буря за окном – это они ревут, требуя отмщения».

– Да просто какие-то люди дурачились в темноте, – с улыбкой отвечаю я. – Ничего серьезного.

* * *

Распрощавшись с Грейс, я подхожу к барной стойке. Пропущу пока стаканчик. Почему бы и нет? Мне все равно придется их ждать. Сбежать не получится, верно ведь? От них не удерешь. «Время пришло», – они сами сказали. Я чувствую, что они уже близко. Чувствую по тому, как потрескивает воздух. И сбивается музыка. И хлопает на ветру входная дверь. Грейс советовала мне уйти вместе с ней, встретиться с Хьюго и попросить отвезти меня в больницу. Даже предложила съездить вместе со мной. Сказала, лучше все-таки провериться. В конце концов, я ведь так грандиозно рухнула. Хоть те врачи и сказали, что я ничего не сломала, но мало ли. Нет, правда, откуда им знать? «Ну, наверное, оттуда, что они врачи», – возразила я. А потом заверила ее, что чувствую себя нормально. И что ей незачем волноваться. Пускай лучше поедет домой и отдохнет. Первое время после болезни опасно перенапрягаться. Такие гадости имеют обыкновение возвращаться. И требовать возместить затраты. Потом я обняла ее. В последний раз вдохнула ее запах. И сказала: «Прощай, Грейс». Отпустить ее было трудно. И я долго не разжимала рук.

«А как же гроза? – спросила она. – Лучше тебе поторопиться, пока не разразилась настоящая буря».

«Да-да», – ответила я. А сама вернулась на свое место, уткнулась взглядом в стол и стала слушать завывания ветра. Она немного поколебалась, но потом все же ушла. А я подняла глаза и через силу улыбнулась. Скоро.

* * *

У стойки почти никого. Только чуть поодаль сидит еще одна женщина. Из колонок до сих пор звучат песни, которые поставила Грейс. Что это за мелодия? Похоже, снова играет «Я и моя тень». А может, она и не заканчивалась. Наверное, это какая-то длинная версия. Я и не знала, что она существует. Дождь теперь ревет прямо над головой. Воет ветер. Я подсаживаюсь к стойке, которую как раз освещает сверкнувшая за окном молния. Вернулся бармен. Я его здесь уже видела. Мужчина средних лет со строгими глазами и редеющими волосами. Он работал в тот вечер, когда я впервые встретила троицу, а еще в тот, когда я узнала о существовании подвального этажа. И стала спускаться по лестнице все ниже и ниже.

Сегодня он вытирает стойку все той же грязной тряпкой. За его спиной тускло поблескивают на полках янтарного цвета бутылки. Я как раз хочу сделать заказ, но тут он отворачивается к женщине, которую от меня отделяет несколько барных стульев.

Она примерно моего возраста. В длинных черных волосах белеют седые