открытие. Искушение отколоть какую-нибудь scherzo было слишком велико, сказал он, а полиция и так уже на взводе, а это, вкупе с протестующими пожарными, не улучшит обстановку. Никакой терпимости к спонтанному художественному самовыражению ждать не приходится. Как бы то ни было, де Луиджи не пригласили, а покупать билет он не стал.

Мой ритуал подготовки к концерту продолжился, когда я ступил на борт вапоретто номер 1 для поездки по Гранд-каналу. За несколько дней до этого промелькнуло сообщение о том, что Энрико Кареллу видели на борту какого-то вапоретто. По этому поводу я позднее поговорил с Кассоном.

– Я сомневаюсь, что полиция на самом деле его ищет, – сказал Кассон. – Если бы он был террористом или важным боссом мафии, то создали бы специальную поисковую команду из карабинеров или полицейских, и тогда это было бы лишь вопросом времени. У них есть свои методы, и работают они очень хорошо. Но полицейские, вероятно, думают, что Карелла не стоит их усилий. В приоритете другие, более опасные дела.

Мне вдруг пришло в голову, что этой информацией стоило бы поделиться с Лючией Кареллой, которая, наверное, обрадовалась бы этой новости. Но это было бы неуместным вмешательством; кроме того, Кассон был слишком умен. Если бы я передал синьоре Карелле слова Кассона, она могла бы утратить бдительность и сыграла на руку прокурору. Но это было не мое дело. Как бы то ни было, Энрико Кареллы не было на борту вапоретто номер 1 в вечер открытия возрожденного «Ла Фениче».

Яркий белый свет телевизионных софитов заливал Кампо-Сан-Фантин, каскад лестниц входа в театр был выстлан красной ковровой дорожкой. Передо мной в театр вошел президент Чампи, почти скрытый фалангой преторианской гвардии в церемониальных шлемах, увенчанных конскими хвостами, вздымавшимися дугой над шлемами и ниспадавшими назад белым водопадом.

Я сразу поднялся по лестнице в зал Данте, где теперь был бар; мне хотелось посмотреть, как преобразилась фреска Inferno. Лаура Мильори и ее помощники восстановили цвета уцелевших сегментов и дорисовали недостающие части фигур, набросав их в общих чертах на неброском фоне. Я рассматривал фигуру Вергилия в лавровом венке, когда кто-то взял меня за локоть.

Обернувшись, я увидел смутно знакомое румяное лицо человека, который радостно мне улыбался, как старому знакомому. Это был Массимо Донадон, «крысобой» из Тревизо. Я не видел его со времен карнавала 1996 года.

– Синьор Донадон! – воскликнул я. – Как ваш бизнес с крысиным ядом?

– Я только что вернулся из Нидерландов, – ответил он. – У меня появились новые покупатели.

– Чем же вы решили попотчевать голландских крыс? – поинтересовался я.

– Лососем и сыром, – признался он.

– И вы не добавили голландский шоколад?

– Добавил, но немного.

Лицо Донадона вдруг стало серьезным.

– В Италии происходит что-то странное, – сказал он, затем жестом пригласил меня пройти в угол, где мы могли лучше слышать друг друга. – Я заметил, – начал он, – что за последние несколько лет итальянские крысы стали предпочитать пластик пармезану.

– Что вы говорите!

– Да, это чистая правда! Если вы помните, весь мой бизнес построен на идее, что крысы едят то же, что и люди.

– Да, конечно, помню.

– Но люди не едят пластик! – воскликнул он. – Мой бог, подумал я, это грозит разорением! Что прикажете мне делать? Крысы начали питаться тем, чего не едят люди! Это не может быть правдой!

Затем лицо Донадона вновь оживилось.

– Но в конце концов до меня дошло, в чем дело! – сказал он. – Пластик – это же не еда, верно?

– Абсолютно верно, – согласился я.

– И я понял: люди тоже перестали питаться едой.

– В самом деле?

– Да! Мы едим фастфуд. Но фастфуд – это не еда. Пластик – это крысиный эквивалент фастфуда! Выходит, все хорошо: крысы по-прежнему подражают людям в выборе еды, и, подобно людям, они потеряли вкус к натуральной пище. Они перешли на нездоровую, вредную еду.

– И что вы собираетесь с этим делать? – спросил я.

– Я уже сделал! – торжествующе ответил Донадон. – В итальянский крысиный яд я стал добавлять пластиковые гранулы!

– Это работает? – осторожно поинтересовался я.

– Сказочно! – ответил синьор Донадон.

Я поздравил Донадона с его новым успехом и направился на третий ярус зрительного зала. На лестнице я встретил Беа Гатри. Она прилетела из Нью-Йорка на открытие театра в сопровождении нового президента фонда «Спасти Венецию» Беатриче Росси-Ланди. Фонд «Спасти Венецию» внес большой вклад в реставрацию «Ла Фениче», пожертвовав 300 000 долларов на восстановление потолка.

Заняв свое место, я принялся рассматривать инкрустированные золотом пять ярусов лож. Они были ослепительны, но цвета стали заметно ярче и свежее, чем до пожара. Позолота на самом деле выглядела новой. Я надеялся, что, когда во время концерта свет станет тусклым, тон позолоты тоже станет приглушенным. Но сейчас, при ярком свете, было легче рассматривать детали и людей.

Кинозвезд было не видно, да их и не ждали. Пачино, Айронс и Файнс застряли в Люксембурге из-за тумана.

Внизу, на уровне оркестровой ямы, я заметил высокую светловолосую принцессу Кентскую с мерцающей диадемой в волосах. Она стояла в центральном проходе, разговаривая с балериной Карлой Фраччи. Принимавшая принцессу маркиза Барбара Берлингьери стояла рядом с ней, повторяя все ее действия, – когда принцесса оборачивалась, оборачивалась и маркиза, когда принцесса делала паузу, умолкала и Барбара. Подошел поздороваться Ларри Ловетт. «Венецианское наследие» Ловетта имело большой успех. Он мудро выбрал другое поле деятельности, нежели фонд «Спасти Венецию», основав сеть ресторанов не только в Венеции, но и на территории бывшей Венецианской республики – в Хорватии, Турции и в других местах. Несмотря на то что «Венецианское наследие» ничего не пожертвовало на восстановление «Ла Фениче», Ловетт получил два места возле оркестра у прохода. Это, насколько я мог судить, вызвало большое неудовольствие Беа Гатри, которое отражалось на ее лице, когда она поднималась все выше и выше к пожалованному ей месту, приближаясь к оплаченному фондом «Спасти Венецию» потолку. Был ли выбор места результатом консенсуса среди функционеров «Ла Фениче» или происков какого-то одного противника, оскорбление едва ли могло быть более очевидным. Ларри Ловетт по-прежнему оставался любимцем венецианских власть имущих.

По залу прокатился шелест, когда на сцену вышли оркестранты и принялись настраивать инструменты; за оркестром расположился хор. Я оглядел зал и узнал человека, сидевшего в ложе напротив. Он рассматривал толпу в театральный бинокль, и мне вдруг пришло в голову, что он, должно быть, искал Джейн Райлендс. Миссис Райлендс недавно удивила публику, издав книгу коротких рассказов, действие которых проходило в Венеции. Некоторые из героев были списаны с реальных людей или обладали кое-какими чертами их характеров; некоторые персонажи представляли собой комбинацию особенностей нескольких реальных людей. Человек с биноклем открыл неудобную схожесть между собой и персонажем, послужившим объектом едкой сатиры в книге Джейн. Она же настаивала на том, что все ее