Зачастила она в последние дни на Артиллерийскую! То тампроизошел тягостный, позорный, страшный разговор с Ковалевской, потом былкороткий визит к Ждановскому, который жил на той же улице, только двумя домамиближе к Казачке, потом – всего лишь два дня назад – Марина снова ходила кКовалевской: словно приготовишка к начальнице гимназии, словно жалкий вольноперк командиру полка, явилась она к Елизавете Васильевне доложиться, мол, вашеприказание выполнено, я вылила на себя ушат помоев в присутствии разъяренногоВасилия Васильевича Васильева и его доченьки, изображающей невинную голубицу, ивыслушала от него… О, сколько гнусностей она выслушала! «А впрочем, что мне задело до того, какого мнения обо мне какой-то лавочник?!» – подумала сейчасМарина с яростью и с не меньшей яростью отвернулась от дома, мимо которогопроходила, потому что это был дом Ковалевской. И тотчас тревожно, глухостукнуло сердце… Неужели послезавтра? Неужели уже послезавтра мучение еекончится?! А что начнется?

Да что бы ни началось, ни случилось, пусть даже ее замыселприведет к гибели, – всяко лучше, чем теперешнее жалкое существование!

Она вошла во двор дома, где жил Ждановский, со стороныпалисадника. Ждановский ее с пеной у рта уговаривал, упрашивал, умолял, чтобыона никогда не приходила к нему на квартиру, встречалась бы с ним только водворе. Наверное, он боялся своей жены – такой же маленькой, такой же рыжей, какон, очень ревнивой и истеричной. Марине тошно было от ее глупой ревности! Дажеесли бы Ждановский остался последним мужчиной на земле, она все равно небросила бы на него заинтересованного взгляда. И если она таскается к нему натайные свидания, то к любовным шашням эти свидания не имеют никакого отношения.Что же поделать, если Ждановский – ее единственный союзник в Х., если только нанего она может сейчас рассчитывать. Да и то – не на верность, не на искренностьего рассчитывать, а всего лишь на страх.

Макар тоже перешел в стан ее врагов – возненавидел Маринупосле того, как его свадьба с Грушенькой оказалась расстроена… Марина иногдацинично размышляла, чем он больше потрясен: тем, что потерял девушку, в которуюуспел влюбиться, или тем, что не стал зятем одного из богатейших людей Х.?

Да ладно, какой смысл об этом думать? Так или иначе, всескоро кончится. Если замысел Марины удастся, она обретет свободу. Если нет…

Только не думать о неудаче! Все получится! Все выйдетсовершенно по Марксу: «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретутже они весь мир!»

Это ей, Марине Аверьяновой, нечего терять, кроме цепей. Этоона, Марина Аверьянова, может взамен обрести мир!

Она несколько раз стукнула в слабо светящееся оконце,завешенное изнутри темно-красной тканью. Подождала, стукнула опять.

Окно померкло, затем вновь осветилось в знак того, что еестук услышан.

Спустя некоторое время заскрипел снег под быстрыми шагами.Появился Ждановский – в валенках, в накинутом на плечи полушубке. Бросилраздраженно:

– Зачем вы пришли? Я же все передал вашей китайской макаке.Неужели она что-то перепутала?

– Она сказала – послезавтра. Так? – быстро спросила Марина.

– Все верно, – кивнул Ждановский. – Вот видите, незачем вамбыло таскаться по непогоде.

Скажите пожалуйста, он за нее беспокоится, этот рыжийVerr?ter, предатель….

– Тогда я пошел? – торопливо проговорил Ждановский. –Спокойной ночи, Марина Игнатьевна. – И вздохнул с облегчением.

Во всяком случае, так показалось Марине, увидевшей, что изего рта вылетело облачко пара. Нет, ты рано обрадовался, голубчик…

– Еще минутку, – остановила доктора Марина, не двигаясь сместа. – Еще одну минутку. Я кое-что должна сказать вам.

– Ну, что еще? – проворчал Ждановский, покрепче стискивая угорла ворот армейского бараньего полушубка.

– Я хочу прийти проводить Елизавету Васильевну, – насмешливосказала Марина, и Ждановский, уловив интонацию, поглядел на нее настороженно.

– Вряд ли она будет рада вас видеть… К тому же она едетэшелоном, который уходит сразу после полуночи. Я же вам говорил: это воинскийэшелон с несколькими прицепленными к нему вагонами для пассажиров. Поэтому онарешила не устраивать никаких проводов на вокзале, просто приглашает несколькихблизких друзей вечером, а потом, когда они уйдут, соберется и поедет на вокзал.

– Одна? – уточнила Марина.

– Думаю, что одна, – настороженно кивнул Ждановский. –Извините, я должен идти… так холодно… Я без перчаток, не хотелось бы отморозитьруки, завтра с утра операция за операцией… И вообще, я ведь уже выполнил то,что вы просили: вы хотели узнать обстоятельства отъезда Ковалевской, я вам всесообщил…

Голос его звучал заискивающе, срывался от волнения.

– Еще минуту, – сказала Марина, с трудом сдерживая смех –так он был жалок, смешон, глуп в ее глазах со своим страхом. Мышонок вмышеловке! – Мне от вас еще кое-что нужно.

– Ну, что?! – спросил Ждановский, едва сдерживая нетерпение.

Марина сказала, что.

Руки доктора, сжимавшие у горла ворот, невольно разжались.Полушубок упал на снег.

Ждановский медленно нагнулся за ним, не отрываянедоверчивых, застывших глаз от Марины. Подобрал полушубок, встряхнул – да таки остался стоять, забыв накинуть его на плечи.

– Да нет… – забормотал он жалобно. – Как это? Вы что? Этоневозможно… вы с ума сошли… я не желаю в этом участвовать, просто не могу…

– Ничего, сможете, – хладнокровно сказала Марина. – Помните,вы у меня в руках! Мне терять нечего, а вам есть что. Даже очень многое. Однимсловом, если не хотите лишиться всего в одночасье, придется постараться. Ивообще, чего вы трясетесь? Что за «нет», «не могу», «не хочу»… Разве вы нежаждете избавиться от меня?

Блеск в желтоватых глазах Ждановского сказал ей, что да, онжаждет избавиться от нее. И если бы прямо сейчас, на его глазах, ее разбилгром, он счел бы это самым счастливым событием своей жизни.

Как же, наверное, он проклинал тот день, когда из-заавантюризма и жадности своей (разумеется, услуги предателя были щедро оплаченыбеглыми пленными!) он угодил в руки безжалостной, чудовищно жестокой женщины,которую когда-то считал жалкой, несчастной, глупой, нелепой.

Он брезговал ею тогда.