А теперь она смотрит на него брезгливо, с презрением. Исамое ужасное, что он вполне заслуживает ее презрения, потому что боится, нерешается ей противиться, а значит, сделает то, о чем она просит.

– Да накиньте полушубок, а то и правда простудитесь дапомрете в одночасье. А мне вы нужны живым и здоровым! – усмехнулась Марина.

У Ждановского так тряслись руки, что ей пришлось емупомогать одеться. И в тот миг, когда стояла к нему близко, вдруг мелькнуламысль: а что, если он сейчас выхватит револьвер и выстрелит? Что, если он навсе готов, чтобы освободиться?

Но, конечно, он не выхватил никакого револьвера. То листрусил, то ли, всего вероятней, дома оставил. Под охраной жены!

Слабак. Трус несчастный. Красавчик!

– Клянусь вам, что это моя к вам последняя просьба, –сказала Марина. – Клянусь жизнью. Клянусь свободой, которую я так жаждуобрести. Понимаете?

– Я буду дураком, если поверю вашим клятвам, – пробормоталЖдановский.

– Да ведь у вас нет выбора! – ухмыльнулась Марина.

* * *

Он играет… За стеной

Рояль и плачет, и рыдает,

И новый мир передо мной,

Как из тумана, возникает.

Не жил ли он всегда во мне,

Таясь пугливо и скрываясь,

И вот вдруг, в звуках воплощаясь,

Теперь возник, как бы во сне…

– Что ты здесь делаешь? – прошипел Шурка, наконец-топробравшись к сестре.

Саша резко мотнула головой – не мешай, мол, слушать! Глаза унее были, как у сомнамбулы, глядящей на луну.

Не отблеск ли то детских дней,

Наивных грез, переживаний,

Неразгоревшихся огней,

И полуосознанных желаний?

То не любви ли страстный зов,

Воскресшей на мгновенье снова,

Как сердца голос дорогого,

Манивший к счастию без слов?

Не стоило большого труда понять, на кого так зачарованносмотрит сестра. Все, собравшиеся в просторной, но сейчас казавшейся теснойкомнате, смотрели на одного и того же человека. Игорь Вознесенский читал стихиЯкова Грачевского:

Не отраженье ли то дней,

Холодных, сумрачных, напрасных,

В свой круг гранитный без цепей

Меня теперь замкнувший властно?

Но звучность струн и бледность чувств…

Как эти примирить начала?

О, неужели сердце стало

Ареной только для искусств?

Раздались аплодисменты. Вознесенский только слегка кивнул исделал жест по направлению к большому портрету, поставленному на два стула иприслоненному к стене. Он как бы показывал: вот кому на самом деле принадлежатваши аплодисменты! То был портрет Грачевского в роли Гамлета – карандашныйрисунок с открытки не менее чем десятилетней давности. Тоска, светившаяся вглазах актера, невольно передавалась тем, кто в его глаза смотрел. Шурка сдетства помнил эту открытку – такая же была у тети Оли. Он даже как-то раз,совсем маленький еще, спросил тетю Олю:

– Тут, что ли, твой муж? На Русско-японской воюет?

Ну да, Шурка тогда был совсем дурачок, а они только чтовернулись из Доримедонтова, где бабы через одну были солдатки, проводившиемужей на фронт.

Тетя Оля так рыдала, узнав об убийстве Грачевского,«Совершено неизвестными хулиганами» – так написал репортер Русанов в своей«Уголовной хронике». Олимпиада Николаевна поплакала, подошла к театру (изцеркви гроб с телом Грачевского привезли сначала в театр, но в фойе заносить нестали, потому что с отпеванием задержались и время давно перевалило за полдень:погребальные дроги лишь постояли немного на Театральной площади, а потомдвинулись вверх по Покровской к Петропавловскому кладбищу), положила букеттемных георгинов на гроб, который и без того был совершенно завален цветами,постояла, вздыхая и утирая слезы, вместе со своими подружками, которые, как иона, помнили Якова Грачевского таким, каким он был на фотографии, и даже ещемоложе…

На кладбище тетя Оля не пошла, на поминки, конечно, тоже:все-таки они с Грачевским не были знакомы лично. Даже старший Русанов не пошел,хотя он-то хорошо знал Якова Климовича: не единожды куролесили за компанию.Таких-то приятелей-куролесов у Грачевского было – пруд пруди, а на поминкахсобрались только самые близкие – актеры. И нате вам, Шурка вдруг обнаружил, чтоздесь и Сашка!

– Как ты сюда попала, говорю?

– Меня Клара пригласила, – пробормотала Сашка, почти неразжимая губ. – А что такого?

Что такого?! Шурка просто онемел. В их семье еще недавно небыло большей ненавистницы Клары Черкизовой, чем Сашенька, а тут, здрасьте,Клара ее пригласила… И добро бы куда? На вечеринку, на именины, в дамскуюкондитерскую под красивыми желтыми «маркизами» на Покровке – посидеть,посплетничать. А то – на поминки… в компанию, где одни свои…

Впрочем, мелькали, конечно, и посторонние лица. Да взятьхотя бы тех же Охтина с Шуркой. Однако они и не пытались выдавать себя за«своих» или «многочисленных друзей покойного». Директор труппы оповещал всехжелающих (разумеется, в приватном порядке, понизив голос из уважения кусопшему), что молодой человек постарше – это агент сыскного отделения Охтин,который занимается расследованием убийства бедного Якова Климовича, а молодойчеловек помоложе – модный репортер Русанов (Перо), который должен будет вбольшой статье и осветить творческий путь актера Грачевского и историю егожизни, и обрисовать круг его коллег, а также друзей-товарищей по служениюМельпомене и Талии. Ну что ж, друзья-товарищи ответом вполне удовольствовалисьи, не обращая особого внимания на Охтина (никто из них не был замешан вубийстве Грачевского, совесть у всех была чиста, а значит, что им всем Гекуба ввиде агента сыскного и что, соответственно, они той Гекубе?), принялись всякопривлекать к себе внимание репортера Русанова, надеясь, что Перо уделит имдолжное внимание в будущей статье.