Избегали его – причем весьма откровенно – только двое: Клараи Саша. Игорь же Вознесенский словно бы не замечал ни Шурку, ни Охтина, да идругих тоже: не то старался роли убитого горем друга соответствовать, не то всамом деле сильно горевал. Он много пил, но будто и не пьянел, только бледноелицо порою шло красными пятнами, глаза стекленели, но тотчас он приобретал свойпривычный, задумчиво-высокомерно-отстраненный вид и либо начинал читать стихи,которых Грачевским было написано, оказывается, довольно много, либо…

Либо искал глазами Сашу Аксакову.

Долгое время тратить на это ему не приходилось: онапостоянно была поблизости и сама глаз с него не сводила.

Все было так… так откровенно, вызывающе, можно сказать,вопиюще , что Шурка почувствовал, как начинает задыхаться от возмущения.

Что вообще-то происходит? Что происходит?!

Еще два года назад весь Энск знал, что Саша Русановавлюблена в Игоря Вознесенского – безответно, само собой, потому что в негоповально влюблялись, подрастая, все городские барышни (это было что-то вродеболезни роста), а он ко всем оставался одинаково равнодушен. Ходили слухи о егосвязи с Кларой Черкизовой, однако разумные люди в нее слабо верили: уж слишкомтесными кольцами обвивалась Клара вокруг Константина Анатольевича Русанова,слишком откровенно хотела выйти за него замуж, чтобы скомпрометировать себясвязью с каким-то актером – исключительным красавцем, конечно, но все жевсего-навсего актером. Впрочем, Шурка знал, что сестра в связь Вознесенского сКларой верит, и это было еще одной причиной для нее люто ненавидеть любовницуотца.

Потом на них свалились миллионы двоюродного дядюшки, ИгнатияТихоновича Аверьянова, которые для Шурки продолжали оставаться понятием,довольно-таки далеким от реальности, а Сашку вмиг сделали одной из самыхпривлекательных энских невест. Шурку мало занимал вопрос, женился ДмитрийАксаков на его сестре или все же на Сашином приданом, потому что Митька емуочень нравился. Иметь такого зятя было здорово, весело, интересно! Ноновоявленный зять уехал на войну – и пропал, как говорится, без вести,поскольку никаких вестей о себе не подавал, и близкие могли предполагать все,что угодно. Ужасно жаль Шурке было сестру – ни вдову, ни мужнюю жену. Иплемяшку Олечку, никогда не видевшую отца, тоже было жаль… Сашка вела себя,впрочем, достойно, говорила, что верит и надеется, трудилась себе в лазаретемилосердной сестрой, вечера проводила дома (ну, разве что изредка выскочит втеатр)… была, словом, порядочной молодой женщиной… Но что же сейчас случилосьвдруг с ее глазами?! Не бывает таких глаз у порядочных женщин!

Муж-то жив! Муж-то нашелся! А у нее глаза оголодавшей,исстрадавшейся от жажды бродяжки, которая вдруг завидела посреди своегобезнадежного пути некую обитель, где ее не только накормят и напоят, но иокружат нежностью и любовью.

Нежность? О нет, не о нежности молили ее глаза, льнущие кглазам Вознесенского. Голод плоти – вот что было в глазах сестры! И Шурка,который таким же самым голодом был обременен не больше и не меньше, чем любойсемнадцатилетний юнец, почувствовал страшный, почти невыносимый стыд за нее.

На поминках! На поминках убитого!

А Клара была какая-то беспокойная – то присаживалась вуголке, то переговаривалась с другими актрисами, то вдруг начинала помогатьгорничным, снующим около стола с поминальной едой. Потом выходила куда-то,может быть, к себе домой (она жила в том же доме, что и директор труппы, толькоэтажом выше, и вообще в этом доме жило довольно много актеров), возвращалась,заговаривала с Сашей и опять с отрешенным видом присаживалась в углу… Толькоодин раз Шурка перехватил ее взгляд, в котором была откровенная досада.

Почему?

«Что-то здесь не то, – подумал он обеспокоенно. – Что-то нето! Они что-то задумали… Только что?»

Кто-то коснулся его плеча – Охтин. Черт, Шурка совсемпозабыл о нем! Вообще обо всем позабыл, наблюдая за сестрой и Кларой.

– Скажите, Русанов, редакция во сколько закрывается?

– Ну, считается, что в семь вечера, однако либо ИванНикодимович, либо ответственный секретарь очень часто задерживаются, – сготовностью ответил Шурка, радуясь хоть какой-то возможности отвлечься отнепонятных, тягостных мыслей своих.

– Я совершенно точно знаю, – с безразличным выражениемпробормотал Охтин, – что именно сегодня вечером ни Тараканов, ни секретарьХалабулин задерживаться не будут.

– Ну, значит, там Фукс останется, швейцар, он ведь и живетпри редакции. Он фактически ночной сторож…

– Этот нам не помешает, – отмахнулся Охтин. – Главное, чтобыон вас впустил в помещение.

– Меня? – удивился Шурка. – Сейчас? А зачем?

– Да зачем-нибудь, – легкомысленно сказал Охтин. – Скажем,вы скажете Фуксу, что вам завтра нужно сдавать матерьяльчик , – при этом он сулыбкой подмигнул Шурке, и тот не мог не улыбнуться в ответ, – о Грачевском, аработать дома у вас нет никакой возможности: племянница капризничает, с отцомвы поссорились, у тетки мигрень… ну, не знаю, что еще… все электролампочки перегорели,а запас керосину иссяк, и свечек новых не купили в москательной лавке…

Шурка от изумления хлопнул глазами, но ничего не сказал.

Оказывается, Охтин очень хорошо осведомлен о его семье.Может быть, он и о Сашкиных делах знает, и тоже удивляется, что она здесьделает и как себя ведет? Сыскные, они… с ними нужно ухо востро держать!

Впрочем, мысли о странностях сестры Шурка отогнал, понимая,что не это сейчас главное.

– А почему нам так нужно в редакцию попасть, когда тамникого, кроме швейцара, нет?

– Посмотреть кое-какие бумаги, – отводя глаза, сказал Охтин.– Догадайтесь сами, какие.

Гадал Шурка недолго. Эта мысль, строго говоря, ему уже давнов голову приходила… А что, если у Кандыбина были сообщники в редакции? Что,если кто-то из репортеров, корректоров, переписчиков, конторщиков написал –один женским, другой мужским почерком – те два списка объявлений беженцев, скоторых все и началось? Удостовериться можно просто: пойти и пошарить в столаху сотрудников, найти заметки, писанные рукой каждого, и сличить с листками,изъятыми из бумаг Кандыбина. Но Шурке было страшно представить, что средилюдей, с которыми он сдружился, свыкся, сжился, которым доверял, а кое-когодаже начал считать близким, очень близким и дорогим человеком… страшно былопредставить, что среди них – враг. Враг, который не остановится ни перед чем!