прожив на них и недели, но им запрещалось покупать еду в городе, и им даже не разрешалось питаться тем, что присылали им их друзья. Воспользовавшись своим положением, нам удалось наладить поставки извне и таким образом улучшить питание. Арестанты с удовольствием пожирали картофельные очистки, которые оставались после нас. Они ели крыс, собак и кошек. Многие обшаривали двор в поисках обглоданных костей и пытались найти хоть что-нибудь съестное в помоях и других не менее отвратительных субстанциях.

Они постоянно просили нас поместить их в госпиталь, для приюта и пищи, которой мы не могли их обеспечить. Мы чувствовали себя чуть ли не страшными грешниками, оттого, что пребывая под защитой от капризов природы и наслаждаясь едой, мы могли поддерживать себя посреди этого кошмара.

В дождливые дни земля превращалась в вязкую и глубокую топь — беспомощные бедняги жадно пытались согреться, зарываясь в землю. Две сотни чернокожих заключенных практически ходили голыми и другого способа согреться найти не могли. Власти относились к ним с необычайной строгостью — охранники убивали их совершенно безнаказанно.

Ни песен, никакой гимнастики, ни смеха — ничто не нарушало тюремной тишины. Это — дворец Сатаны — но без его позолоченных полов, хрустальных ваз и ослепительных залов, напротив — со всей его угнетающей тишиной и синюшными губами и впалыми глазами его призрачных обитателей, живительный огонь в сердцах которых, уже давно потух.

Постоянное созерцание страданий заглушало наши чувства. Вскоре мы могли уже совершенно спокойно ходить по госпитальным коридорам, нисколько не смущаясь окружавшими нас ужасами, но за исключением тех случаев, когда пациенты лично обращались к нам, пытаясь найти ответ на волнующие их вопросы.

Доверчивость нашего Правительства по отношению к врагу просто невероятна. Каждый месяц лодки под белым флагом передавали тысячи посылок для осужденных северян, в то время как мятежники, которым уже наскучило — как обычно — воровать их понемногу, и постоянно придумывать для оправдания новой кражи свежий предлог, теперь уже не прячась, просто изымали их все. И в то же время, возвращающиеся лодки были битком забиты посылками, отправленными заключенным мятежникам их южными друзьями, а почта исправно пересылала от тех, кто симпатизировал Югу на Севере не меньшие количества и посылок, и писем тоже.

В руках Правительства было много пленников, и мятежники стремились менять человека на человека, но наши власти действовали, опираясь на хладнокровную теорию Военного Министра Эдвина М. Стэнтона, суть которой состояла в том, что мы не могли позволить себе менять сытых и сильных людей на инвалидов и скелетов, — что возвращенные заключенные намного ценнее для мятежников, чем для нас, поскольку их солдаты постоянно находились в армии, в то время как многие из наших, срок службы которых истек, второй раз призыву уже не подлежали.

Солдата, который забывает о своем долге, судят и расстреливают. Власти, похоже, забыли, что обязанность солдата повиноваться обязывает Правительство защищать его. Ясно, что долг наших властей заключался в том, чтобы обменивать наших солдат или защищать их — не от случайно проявленной жестокости, а от продуманного, систематического возмездия — до тех пор, пока власти Ричмонда не будут обращаться с нашими заключенными с той же обычной гуманностью. Запросто можно было бы выбрать несколько офицеров-мятежников, примерно соответствующих по своей значимости пленникам-федералам тюрьмы Солсбери, и поставить их в те же самые условия содержания — по жилью, питанию и одежде.

Когда правительство Конфедерации отправило несколько наших чернокожих солдат на работы по укреплению Ричмонда во время его обстрела, в своем коротком послании генерал Батлер сообщил ему, что точно такое же количество их офицеров он тоже, с лопатами в руках, отправил на свои укрепления. Его письмо благополучно пришло в Ричмонд, и еще до того. Как солнце скрылось за горизонтом, негров вернули в Либби-Призон, и впоследствии их считали только военнопленными. Но из-за какой-то непонятной и слезливой сентиментальности некоторых северных чиновников и редакторов, нашему Правительству было предложено пренебречь этим вопросом и таким образом допустить гибель многих своих солдат — несмываемое пятно на чести всего народа и непростительная жестокость по отношению к тысячам страдающих сердец.

Глава XXXVIII

«Ужасами я объелся»[188].

«Тягчайшая, несчастнейшая жизнь,

Болезни, старость, нищета, тюрьма,

Все бедствия покажутся нам раем

Пред тем, чем смерть грозит»[189].

26-го ноября, когда мы ужинали, со двора пришел Джон Лоуэлл, и прошептал мне:

— Будет восстание, заключенные готовятся вырваться на волю.

Подобные новости приходили настолько часто, что мы почти не верили им, но эта оказалась правдой. Одна из групп заключенных восстала сразу, импульсивно, без заранее подготовленного плана. Невыносимо мучавшиеся от голода, не евшие ничего уже двое суток, они заявили:

— Уйдем из этого ужасного места. Если не от голода, мы с тем же успехом можем погибнуть и от пуль охранников.

Вооруженные палками, они бросились на 16 человек вооруженной охраны — сразу же, как те появились во дворе. Несмотря на слабость и истощенность, они действовали быстро и храбро. Ни вырывали ружья из рук солдат. Один из них попытался сопротивляться, и был заколот на месте. Мгновенно, на стене здания, у которого он стоял, расплылось огромное кровавое пятно. Другой поднял свое ружье, но выстрелить не успел — пуля разнесла ему голову. Охранников обезоружили всех — и в ужасе они убежали в расположенный вне тюрьмы свой лагерь.

Если бы 400 или 500 человек атаковали сразу в нескольких местах, они, возможно, полностью бы рассеяли охранников и вырвались на свободу. Но несколько тысяч узников шли только в одном направлении. Без ломов и топоров, они не могли так просто и быстро разрушить ограду. Тюремный гарнизон отреагировал немедленно. Две пушки сразу же открыли картечный огонь. Восстание — которое не продлилось и трех минут — было подавлено, а те из заключенных, кто уцелел и не был ранен, отошли назад.

Во дворе снова воцарилась тишина. Мы находились в нескольких сотнях ярдов от места стычки. В этой части двора ничего не происходило, но стоявшие на стене охранники целых двадцать минут умышленно стреляли по палаткам и беспомощным, ни в чем не повинным людям. В дюжине ярдов от нас погибло несколько человек. Один, стоявший совсем рядом, был ранен. Пули стучали по доскам, и никто не мог ускользнуть от них и укрыться в нашем бараке. Были убиты 16 заключенных и еще 60 — и это при том, что в