которую увидишь от большинства девочек вашего возраста на смерть родителей, — пробормотал Дамблдор сбоку от меня.

— У меня был шок, — сказала я.

Мы наблюдали, как я обыскивала их бумажники в поисках денег и сдёргивала кольца с пальцев женщины и серёжки из ушей.

— Я знаю, что это выглядит плохо, — сказала я. — Но я делала то, что требовалось, чтобы выжить.

Вытащив у мужчины ключи, я направилась к улице. Я попробовала несколько машин, прежде чем нашла ту, что нужно, и скользнула на сиденье, которое было с неправильной стороны.

Задрала сиденье вверх, насколько возможно; мои ноги едва достигали педалей. Я завела машину и поехала прочь, немного вихляя.

Видение закончилось, и внезапно я вытаскивала лицо из чаши. Лицо было мокрым, и Дамблдор высушил его взмахом палочки.

Я не собиралась показывать так много из этого воспоминания, как показала. Будет ли Дамблдор теперь из-за этого смотреть на меня иначе?

Глава 33. Наследница

(22)

— Я любила родителей, — сказала я.

И слова мои были чистейшей правдой. Хотя Дамблдору и не следовало знать, что лежавшие на земле люди не были моими настоящими родителями.

— Я понимаю, как это выглядит, но я была в шоке.

Дамблдор смотрел на меня взглядом, который я не могла истолковать.

О чём он уже догадался, и как много понял неправильно? У него не было всех кусочков головоломки, но я и раньше знавала людей, способных достроить недостающие факты при помощи интуиции, а у Дамблдора была масса времени, чтобы научиться понимать людей; тем более, что он, вообще-то, мог разумы читать.

— Вы выглядели довольно… собранной, — мягко сказал Дамблдор.

— Так я справляюсь с проблемами, — ответила я. — Сосредотачиваюсь на решении, и только потом беспокоюсь о том, чтобы поплакать. Что мне оставалось делать? Сидеть там и реветь?

— Многие поступили бы именно так, — сказал он.

— Они упомянули, что у них есть свои люди в полиции, — ответила я. — Это означало, что в тот момент, когда полиция добралась бы до меня, преступникам стало бы известно, что я не погибла. И вскоре после этого я оказалась бы мертва. Я знала, что мне нужно убираться.

— У меня не так уж много опыта в вождении, — признал Дамблдор. — Но я не видел, чтобы за рулём автомобилей сидело много детей вашего возраста.

— Это более распространено в сельских областях Америки, — объяснила я. — Где ребёнку, возможно, придётся везти родителя в госпиталь, если того укусит гремучая змея или он пострадает от передозировки мета.

Я не говорила, что выросла в такой области. Если он придёт к такому выводу — кто я такая, чтобы его разубеждать?

— А то, что вы не узнали машину?..

— Она была взята напрокат, — ответила я. — И моя память всё ещё была немного в беспорядке. От случившегося мысли путались, и в голове у меня прояснилось сильно позже.

Самая лучшая ложь та, что содержит в себе правду. Я до сих пор была в замешательстве относительно того, что случилось. Поместила ли какая-то высшая сила меня в новое тело, или это была стихийная магия Милли, ищущая кого-нибудь, кто смог бы отомстить за неё? Наихудшей возможностью было то, что я валялась где-то в коме, или в ходе Золотого Утра, или, возможно, сразу после шкафчика.

Может быть, вся моя карьера злодейки и героини была ложью, созданной мозгом, который отчаянно пытался получить какого-то рода силу, любую силу над тем, что случилось с телом.

Дамблдор помолчал секунду. Он пристально рассматривал меня, но я не поднимала взгляда. Хотя я тщательно наблюдала за ним через насекомых, выискивая в его мимике и жестах любые намёки, о чём он думает. Я ничего не увидела, что было неудивительно. Я не была мастером в чтении мимики, а у него было больше столетия, чтобы научиться контролировать её.

— Вы мало что рассказывали о своём происхождении, мисс Эберт, — сказал он, наконец. — Вы говорили, что в Соединенных Штатах у вас нет близких родственников. Даже бабушки или двоюродного дяди?

— Я единственный член моей семьи, кто остался в этом мире, — сказала я. — Больше никого нет. Вы думаете, я бы стала так ожесточённо сражаться, если бы остался кто-то, способный позаботиться обо мне?

Возможно, что и стала бы, но ему об этом не следовало знать.

— Вы решили не делиться своей семейной ситуацией с одноклассниками, — заметил Дамблдор. — И я, и персонал решили уважать ваше желание. Тем не менее, это, вероятно, вредно для здоровья — подавлять чувства, которые вы, согласно всем отчётам, ещё не выражали?

— В морге наплачусь, — ответила я.

По выражению его лица, я поняла, что это прозвучало немного жестоко, так что я пояснила торопливо:

— Давным-давно я осознала, что плач ничего не даёт, кроме того, что заставляет выглядеть слабой, а в этом мире выглядеть слабой — хороший способ стать мёртвой. Это не значит, что меня не волнует вот это вот всё.

Он молчал, и я продолжила:

— Я была бы полностью счастлива в Хаффлпаффе, но Шляпа не пустила меня туда, — сказала я. — Разве не должна она принимать во внимание желания учеников?

Я метнула раздражённый взгляд в сторону Шляпы, находившейся на полке. Она сидела там, прикидываясь неодушевлённым куском фетра. Я не забыла своего гнева в её адрес; множество моих проблем были прямым следствием решения Шляпы. Слушала ли она нас сейчас или спала?

Сколько она уже рассказала Директору, и не играл ли он со мной в какую-то игру? Может быть он знает, кто я, но притворяется, потому что ему это выгодно?

— Я никогда не видел никого, кто больше подходил бы для Слизерина, чем вы, — сказал Дамблдор некоторое время спустя. — Что, в противоположность тому, что могут думать мои оппоненты, не является пятном на вашей репутации. Слизеринцы проницательны и хитры. Они амбициозны, и у них имеется высокоразвитое чувство самосохранения. Но они не обязаны быть злыми.

— Я не злая, — ответила я. — Я забочусь о других людях. Я