Какие?

А кто их, азар, ведает.

Может, волосья у девки дворовой прикупила. Иль ногтя остриженного раздобыла, чтоб, слово тайное сказавши, сжечь после. Или еще какой способ. Главное, что неспроста Игнат пред батюшкой робеет.

Его матушка спасала.

Привозили на подворье сведущих старух. И магика, специалиста по проклятиям… магик руками над Игнатом поводил и сказал, что никаких проклятий на нем нет.

А старухи вот отшептывали.

Одна и плевала на темечко, а морщинистою ладонью слюну растирала. Девок сенных всех обрили, чтоб на волосах дурного взгляду не принесли… ох и плакали ж они! А матушка озлилась. В покоях Игнатовых чеснок повесили.

И травы особые, которые воняли куда сильней чеснока.

Жгли свечи черные.

Было чадно, душно и страшно… особливо когда одна старуха велела кровь петушиную пить… Игнат не хотел, но матушка заставила.

– Ради меня, – сказала. И заплакала. А матушкины слезы Игнату поперек сердца были. Вот и пересилил себя.

Только рвало после.

Старуха сказала, что это проклятье азарское выходит.

На смерть прокляла, потаскуха!

…нет, не тогда Игнат испугался.

…не тогда поверил.

…позже, когда ревело пламя. И ржали лошади. Суетились люди на подворье, силясь с огнем сладить. И плескали водой из деревянных бочек. Потом-то уже пришел магик. И вновь-то руками развел. Хлопнул.

И пламя улеглося.

Только угли еще долго искрою брызгали.

Тот же магик матушке сказал тихо:

– Вам повезло, что дом от огня заговорен был… если бы вспыхнули…

А Игнат увидел человека, точней то, что от человека осталось. Матушка самолично Игната подвела к волокуше.

– Посмотри, – сказала она, откинув грязную простынь. – Это некогда было человеком.

Оно на человека вовсе не походило.

Обсмаленное нечто.

Вонючее.

Уродливое.

Раззявленный рот, спекшееся лицо. Игнат хотел бы взгляд отвести, да не сумел. Смотрел… на зубы… на руку скрюченную…

– Это был твой наставник, – тихо сказала матушка и стиснула Игнатово плечо. А его замутило. Чтоб иной какой человек… незнакомый… чужой вовсе. Чужих не жаль. Наставник же… он был суров. И улыбался редко, а хвалил и того реже, но с ним – странное дело – Игнату было легко.

Он, пожалуй, хотел бы стать таким, как наставник… а теперь вот.

– Это сделал твой брат, – матушка позволила отвернуться.

Брата Игнат видел всего-то пару раз. Первый – батюшка привел. Все ему думалось, что будет меж сынами лад, только азарин на Игната глядел свысока, будто бы не он, а Игнат рабыничем был. И держался вольно.

Нагло, как матушка сказала.

Сам-то высок и строен. Темен. Черноглаз. Кафтан из зеленого бархату. Сапоги беленькие, с заломами. На боку – сабля самоцветами переливается… и Игнат подле брата сам себе казался худым, немощным. Небось азарин-то не болеет, холодное воды хлебанувши.

И от сквозняков его не берегут.

Да и…

– …а ты не перечь! – батюшкин голос слышен был во всем тереме. – Как скажу, так и будет. Станешь перечить, то и в монастырь сошлю. Хватит, уже парню голову задурила…

…и ушел, хлопнувши дверь.

Азарина с собой взял.

А тот на коня вскочил легко, не стал ждать, пока холоп скамеечку поднесет. И конь-то у него – не чета Игнатовому. Горячий. Злой.

Красивый…

– Видел, – матушка руку на плечо Игнатово положила. – Совсем твой батюшка разума лишился. Сказал, что вольную ему даст. Понимаешь, что это значит?

Игнат не понимал.

– Меня в монастырь отправит. Приведет сюда азарскую потаскуху… сыночка ее… а с тобой несчастный случай приключится.

Она погладила Игната по голове.

– Ты поймешь… вырастешь и поймешь… у меня не было иного выхода.

И поцеловала Игната.

А ему стало так… хорошо. Матушка его любит. Несмотря на робость, слабость и болезни, от которых Игната не способны были избавить ни заговоры, ни обереги.

…другим разом азарина он увидал после батюшкиных похорон. Тот стоял гордый и злой, что тот жеребец. И пусть лишился он своей сабельки, пусть в прошлом остались и кафтан, и сапоги кожаные, а все одно… не походил он на рабынича.

Игнат спросить хотел… о чем?

О чем-то, казалось, важном. Да только азарин так зыркнул, что слова в горле застряли…

– Не подходи к нему. – Матушка положила руку Игнату на плечо. – Не хватало, чтобы он тебя покалечил… учить его и учить…

Она головой покачала, будто сожалея, что учить предстоит именно ей.

…потом… Игнат не знал, что было потом. Да и не больно-то знать хотел. Своих забот хватало. Дар вот открылся, и матушка, обрадованная, магика позвала, чтоб Игната учил.

А то ж не дело это, боярскому сыну неученым ходить.

…и до той самой ночи, пока полыхнуло, Игнат про брата и не вспоминал. А тут вдруг… вдруг представилося, что не наставник, но сам Игнат лежит на подводе… что он горел. И больно было. Одного дня Игнат уголек схватил, поспорил с дворовым пацаненком, который оные угли ладонью загребал, Игнату показалося, что это просто.

А уголек пальцы обжег.

И больно было! После еще волдыри выскочили. Матушка тогда пеняла за неаккуратность… это ж думать надо. У холопов шкура дубовая, а Игнтушка – боярин, у него нежная кожа.

…с того пожару к Игнату приставили охрану.

А еще холопа, который на вкус яды различать обучен был. Он всю еду пробовал… после-то матушка холопа прогнала, купила артефакт специальный. И то, холопа подкупить можно…

…после артефактов два стало.

И три.

Только не принесли они спокойствия. Напротив, только хуже стало. Несут обед, а Игнату кусок в горло не идет. А ну как новый яд придумали, который перстнем не распознать?

…ведут коня, а у Игната колени холодеют: за конями, чай, пригляд иной, нежели за домом. Вдруг да прокляли? Наслали морок, и стоит Игнату в седло подняться, как полетит конь, понесет по улицам, по закоулкам…

…из дому выходит, и спиною чует взгляд чужой, недобрый.

Спать и то научился вполглаза.

Матушка же про Акадэмию речь завела. Дескать, раз царевич там будет, то и Игнату безопасно. А ведь там этот… ублюдок, который только и думает, как Игната со свету сжить.

…и второй не лучше.

…не хотел ведь Игнат продавать… а как заморочили, заговорили… мол, все одно доучится и свободу обретет, ибо не бывает магиков в рабстве. Ждать уже недолго. Сам-то Игнат не дотянется до братца, ничего-то ему не сделает, а вот азарин…