На следующее утро, после всех моих вчерашних нагрузок, я проснулся поздно. Позавтракав в гостиной круассанами и кофе, всегда горячим, поскольку он был в термосе, я легкой походкой направился в офис. Хозяйка уже сидела за своим рабочим столом и, когда я сказал ей Guten Morgen[173], выразительно посмотрела на часы. Однако она была в хорошем настроении.

– Ах, Herr доктор! – засияла она улыбкой во все лицо. – Мне очень нравится ваш кузина Катерина. Ja, она уже просил меня звать ее так. И она так рано встал, уже одетый, и, зная, что я одна тут, очень помогать мне в моя рапота.

– Я так рад, Хозяйка, – сказал я, слегка огорошенный и озадаченный услышанным.

– Я тоже. Это очень добрый женщина, самый хорош.

Превосходная степень застала меня врасплох, но я продолжал улыбаться.

– Где она сейчас?

– На Kuche[174], так что не беспокойтесь. – Она подняла мизинец, затем кивнула с одобрительным смешком. – Она готовит для Mittagessen[175] рупленый мясо по-шотландец…

Чертова старая перечница… меня убивало, как она чудовищно коверкает язык, что бы за этим ни стояло. Но и у меня самого в голове еще не вполне прояснилось – обычно я так себя чувствовал после прогулки в город или, скажем, после сессии с Лоттой, а тут еще вся эта тягомотина с ночной поездкой на автомобиле, – так что я мог только сверкнуть ответной улыбкой.

– Не буду ей мешать. Мне ужасно приятно, что вы уже подружились. Тогда для начала загляну к мальчику, а потом сделаю осмотр в палате.

Я медленно направился к гостевому шале, задаваясь вопросом, что за игру затеяла эта Катерина. Хочет втереться Хюльде в доверие? Вполне возможно – чтобы остаться здесь подольше. Или после долгих лет с Дэвиганом она просто стала абсолютно забитой и прирученной маленькой домохозяйкой? «Рупленый мясо»! Тут даже лошадь загогочет.

Я открыл дверь шале, полагая, что ребенок еще в постели, но он, как и его «гут мама», уже одетый в шорты и джемпер, склонялся над до смешного маленькой шахматной доской, лежащей на столе в гостиной.

– Доброе утро. – Я вложил в эти слова обычную, как и для всех прочих детей, дозу приветливости. – Ты принимаешь посетителей, Даниэль?

Он поднял глаза и улыбнулся:

– Заходите в логово льва[176].

Для его возраста это было довольно изящное приветствие, но, возможно, кто-то когда-то его научил.

– Что делаешь?

– О, просто обдумываю одну позицию.

– Тебе нравятся шахматы? – полюбопытствовал я.

– Да.

– Ты всегда играешь сам с собой?

– О нет. Только когда я задумываюсь над какой-нибудь проблемой. Дома я играю с Каноном.

– Дингволлом? – (Он кивнул.) – Он еще не растерял свои старые кости?

– Совершенно нет, хотя он сейчас с сестрами в монастыре и мало двигается после болезни. Ему нравится играть… обычно после благословения. Он меня и научил.

– Полагаю, что он разбивает тебя в пух и прах.

Он искоса посмотрел на меня:

– Когда грек встречает грека[177].

Такой ответ заставил меня замолчать. Фрэнк в своем письме не ошибался. В этом заморыше действительно было что-то довольно необычное, но мне показалось, что он сам это осознает, поэтому мне захотелось поставить его на место.

– Как-нибудь сыграем с тобой. В игровой комнате есть приличная шахматная доска.

– О, хорошо. Вы часто играете?

– Ну, скажем, время от времени, – не сразу ответил я. – Между прочим, в деревне есть кафе, где ты всегда найдешь первоклассных соперников.

– Как здорово! Я готов. А сейчас можем сыграть?

– Позже, молодой человек. Сначала надо тебя хорошенько осмотреть.

Он сразу встал, и я повел его вокруг главного корпуса в небольшую лабораторию, которая примыкала к палате. Даниэль нервничал и старался не показать этого, но продолжал украдкой бросать взгляды на застекленный шкаф с медицинскими приборами и на ряды реактивов на полочке. Я почувствовал, что Хозяйка правильно сделала, позволив ему быть с матерью в шале, а не в палате. Когда он разделся по пояс, от него мало что осталось. Этот заморыш, по сути, был совсем не похож на своего покойного родителя. Впрочем, большинство детей, прибывавших к нам, были такими же общипанными маленькими городскими воробьями, так что почти автоматически или, может, потому, что я не хотел упреков от этой Катерины, я с особой тщательностью стал осматривать его: легкие, сердце, суставы, на что у меня ушло добрых полчаса. Действительно, когда я убрал свой стетоскоп, он сказал:

– Вы дольше меня смотрели, чем доктор Мур.

– Он твой врач?

– Да. Он помощник доктора Энниса. Во всяком случае, пока. Он уезжает в Канаду.

Еще один, подумал я, готов убежать от этой проклятой отечественной медицины.

– А как доктор Эннис?

– Думаю… неплохо. – Он отвернулся. – По крайней мере, иногда.

– Понятно.

Он все еще лежал, и я наклонился и снова осмотрел слегка опухший шейный лимфатический узел. Помимо этого довольно распространенного проявления туберкулеза у детей, я ничего не нашел, то есть ничего даже мало-мальски серьезного. Но мне хотелось еще раз убедиться в этом. Рядом с лабораторией у нас был хорошо оборудованный рентгеновский кабинет. Благодаря большим средствам доверительного фонда Мэйбелле необходимая нам диагностическая аппаратура полностью соответствовала требованиям времени. Конечно, как правило, большинство детей до смерти боялись рентгена, поэтому я подготовил мальчика со всей возможной осторожностью. – Ты не против, чтобы мы сфотографировали твою грудную клетку?

– Рентген? – быстро спросил он.

– Ничего страшного.

– О, мне не страшно, доктор Лоуренс. – Он быстро добавил: – Можно вас так называть?

Притворяется храбрым, подумал я, прикрывает этой фразой свой страх. Я не ответил.

Мы вошли, и, опустив тяжелые занавески, я тщательно обследовал его. Он заморгал и побледнел, когда я включил аппарат, но вел себя смирно, и когда все закончилось, сказал: