торопится осенить себя крестом, а с легкой руки кумушек и юродивых начинает воображать невесть что. У страха глаза велики. Окажись на месте собаки обыкновенная кошка, да еще ночью, при свете луны, – человек станет уверять, что видел единорога с длинным хвостом, стоящим трубой чуть ли не до неба, и с огромными усами, с которых гроздьями свисают трупы грешников.

– Это верно, – усмехнулся Гастон. – Но как же ты не испугалась? Ведь это сейчас ты такая храбрая, а тогда?..

– Но я же ведьма, – не гасила улыбки Эльза, подвигаясь ближе и обнимая любимого за шею. – Или ты забыл? Так что мы оказались желанными гостями – я и матушка. Правда, путь туда и обратно пришлось совершить пешком: метла у старушки сломалась, а мою разгрызли мыши прямо посередине.

Гастон поцеловал ее.

– Ты все так же весела и остра на язычок, моя колдунья.

– Трудно жить на свете среди олухов и хамов.

– Бога, по всей видимости, такой двойной союз устраивает.

– Или тех, кто пользуется Его именем в своих целях, видя в подданном всего лишь тупоумного вола на пашне. Человек – слепое и глупое существо, не привык думать сам, за него это делают Церковь и власть. Неизвестно, какое из этих двух зол страшнее.

– С тобой нельзя говорить не думая. Наверное, потому ты мне и дорога.

– Меня хорошо понимают все, в ком Церковь не сумела убить разум. Сюда я отношу малых детей и Бино. Милый и умный пес; многим людям не мешало бы занять у него ума.

– Ты, значит, знакома с ним?

– Мы хорошие друзья.

– Но в гостях у отшельника, я полагаю, ты была уже давно. Вдруг пес успел тебя забыть? Тогда он порвет нас на куски.

– Конечно, мог и забыть. Но собаки – не люди, они умнее и добрее. Люди помнят лишь зло, собаки – и добро тоже. Собака – преданный друг, который не умеет изменять; человек в большинстве своем – дикая злобная тварь, двуликая, как Янус.

– Увы! – в глубине души не мог не согласиться с этим Гастон. – Много зла на земле.

– И исходит оно от человека. Много людей – вот корень зла. То не мои слова; так говорила святая Церковь еще в канун первого тысячелетия, предрекая бесчисленные войны и конец света. Так, кстати, говорит и отшельник.

– У него, как я понял, ты и собираешься спросить про орлиный камень? Но он может ничего о нем не знать.

– Знает; об этом упоминалось в их разговоре с матушкой. Беседа шла о том, что человек должен быть добрее и чище, и никакой бог не сделает этого лучше камня.

– Сестра говорила, его надо искать среди обломков скал, в пещерах.

– Она права: лучшего места не найти.

– Но где это? Далек ли путь к этой пещере?

– Это недалеко от деревни Бретиньи. Мы добирались туда два дня. Но путь окажется намного короче, если рядом с рыцарем его дама сердца, а с нею – верный паладин. Или я не права?

– Ты всегда права. Уверен даже, ты сможешь отыскать туда дорогу, которая, похоже, известна лишь совам и летучим мышам.

– И матери Урсуле. Она советовала запоминать путь – как знала, что мне это пригодится.

– Мы сегодня же соберемся в дорогу, Эльза, ни к чему тянуть. Путешествия – моя слабость.

– Повидайся с детьми, они скучают по твоим рассказам. Позже приду и я.

Дети обрадовались приезду дяди. Это внесло разнообразие в их будни: можно будет отправиться на охоту или к соседям, за пару лье отсюда; у них там неподалеку озеро, в котором полно карпов. И как же они были разочарованы, узнав, что дядя Гастон завтра покинет замок.

– Вам опять надо в Париж? – спросила Агнесса.

– Да, только оттуда мы повернем на юг. Не доезжая Бретиньи, где-то близ Сены есть развалины, в которых обитает нечистая сила; туда я и отправляюсь, чтобы повидаться с ней и побеседовать по душам.

– Вот бы и мне с вами, дядя! – выразил горячее желание Готье. – Ведь у меня есть меч… правда, маленький, но я уже умею драться.

– Уж не то ли это место, что зовется «Божьей карой»? – подала голос из угла кормилица, занятая вязанием. – Ведь вы, мессир, говорите о жилище отшельника? Слышала я о нем, да и многие знают. А нечистая сила там и вправду водится, отшельник этот дружен с нею, и вам, сеньор, лучше бы не ездить туда. Люди толкуют, проклятое это место.

– Кем же?

– Самим Богом! – И кормилица истово перекрестилась.

– Как же тогда может там жить человек?

– Не человек это, а сам сатана, и зверь с ним, чудище лесное, отродье дьявольское, – вот и живут вдвоем. Ну а Бог-то, знать, дозволил это, смилостивился, ведь сатана-то прежде тоже ангелом был и на небе обретался. Ну вот… по старой дружбе, что ли, Он ему и уступил эти руины.

– Откуда же они появились, Летгарда? Эльза говорила, молния ударила в скалу.

– Так молнию-то кто послал? Кто же, как не сам Господь! – Тут кормилица вновь осенила себя крестным знамением.

– Но ведь послал он ее на дьявола! Получается, убить хотел, да не вышло.

И Гастон поведал, о чем рассказала ему Эльза. Кормилица покачала головой:

– Так говорят нынче, сеньор, потому что никто не помнит, как оно было на самом деле, а кто и помнил, так тех всех поубивало либо померли от черной смерти. Была молния, только ударила не в дьявола.

– А в кого же?

– А вот послушайте. Случилось это уж более трех веков назад, еще при короле Гуго, том самом, что был первым из Капетингов. В том месте, о котором речь веду, высилась в те времена огромная гора, а в недрах той горы таилась глубокая темная пещера. Жили в ней двое молодых людей – парочка, стало быть. Девушка была дочерью одного знатного вельможи, а кавалер ее – рыцарь какой-то, не из местных. Отец этой девицы мечтал выдать ее замуж за богатого, а она-то возьми да и влюбись совсем не в того. Осерчал отец, ногами затопал, грозился проклясть непокорную дочь; вот тут-то она и сбежала из дому, ну и возлюбленный с нею. Так и стали жить вдвоем в этой пещере. Затем – отец ли упросил Бога покарать строптивую дочь либо тот сам так решил, – только однажды ночью во время грозы ударила молния в эту скалу, и развалилась она, рассыпалась камнями. А случилось это летом, в пятницу, в тот самый день, когда иудеи предали Христа, и был распят Он