на кресте мученическом. В третий раз кормилица очертила в воздухе двуперстное знамение.

– Почему же именно в этот день? – спросил Гастон.

– А потому, сеньор, что рыцарь тот в безбожниках числился, насмехался над верой, над Священным Писанием. Не один он, много было таких, и всех рано ли, поздно ли покарал Господь десницею своею.

– Оставим это. Дальше-то что было?

– Что ж дальше? Обоих так и погребли под собой обломки. Пещера, однако, осталась нетронутой, да только не смогли они уж выйти оттуда, так и померли там без покаяния, без воздуха да без еды. Вот что бывает с теми, кто непочтительно отзывается о вере Христовой, кто богохульствует и смеется над тем, что каждому христианину дорого, ибо путь указует в царство Его.

– Да будет тебе, кормилица, – загалдели дети, с напряженным вниманием слушавшие легенду. – Что же дальше? С отшельником? Как он там появился?

– С тех пор, дети мои, в «Божьей каре» появляются привидения. Каждый год, в первую пятницу июля обходят холм этот два призрака в белых одеяниях – мужчина и женщина. Обойдут развалины кругом, вернутся на прежнее место и исчезнут. А по ночам свет исходит из пещеры и доносятся приглушенные стоны; то души влюбленных, не попав в чистилище, возвращаются в проклятую дыру. Что ж удивительного в том, что там поселился приспешник сатаны – так называют отшельника. Кто он и откуда взялся – никому не ведомо. Сказывают, монах. Только не монах это, а еретик и колдун, потому как знается с нечистой силой, принявшей облик невиданного животного. На голове у него, говорят, рога прямые да острые, сам стоит на четырех лапах с копытами каждая, а уж воет так, что и волков в округе не стало, разбежались со страху.

Гастон усмехнулся: чего только не выдумает человек, верящий в чудеса! Кормилица, кончив рассказ, остановила на нем взгляд.

– Зачем же вам-то, сеньор, понадобилось идти в это проклятое место? А-а, догадываюсь, хотите схватиться с драконом один на один? Только мой вам совет: оставьте это. Смертному ли сражаться с темными силами? Можно и голову сложить этак-то, а коли дьявол не убьет, так станете его слугой вечным: своей кровью подпишете с ним договор.

– Ты забываешь, матушка Летгарда, что я рыцарь, а стало быть, в силу данного мною обета должен совершать подвиги во имя справедливости и в защиту религии. Так мне ли, как рыцарю, бояться необычного зверя или губительного места, откуда путнику нет возврата? Я иду на бой с чудищем и на расправу со слугой дьявола, а на клинке меча моего выбиты два орла и надпись идет, не раз уже кровью врага обагренная: «Честь и победа!» А потому благослови меня на бой, добрая женщина, как благословляла сына своего, когда шел он на битву с врагом при Креси, где и сложил голову.

И Гастон преклонил колено.

Кормилица прослезилась. Потом трижды поцеловала рыцаря в лоб и дважды осенила крестиком, который сняла с шеи. Совершив обряд, снова тихонько уселась в углу, утирая слезы. Гастон поднялся:

– А еще, мать, я еду туда, чтобы добыть орлиный камень. Говорят, его только там и можно отыскать.

Кормилица задумалась, покивала седой головой и промолвила, неслышно вздохнув:

– Хороший камень, счастье приносит владельцу, свободу. Знать, орлы парят над теми руинами, должно быть, и гнездо у них на вершине. Только трудно будет найти такой камень, рыцарь. Но там, куда ты собираешься ехать, он есть, я слышала, да вот охотников нет. Ты, стало быть, вызвался. Удачи тебе, сынок! Поезжай и добудь его, для того и меч у тебя, дабы служил делу благому и стоял на страже святой веры Христовой. Дай поцелую тебя еще раз; вместо щита будет тебе поцелуй матери.

И вновь, сев и понурившись, уронила слезу.

Гастон вернулся к детям.

– Дядя, – взяла его за руку Агнесса, – а ты еще не говорил с Аселеном, чтобы он не приставал к Эльзе?

– Аселен? – с удивлением посмотрел на нее Гастон. – Кто это?

– Новый поваренок; управитель замка – его дядя.

– Он такой нахальный, – поддержал сестру Готье, – пристает ко всем женщинам, а за Эльзой прямо по пятам ходит. Она от него и так и этак, а он продолжает волочиться за ней.

– Волочиться? За Эльзой? – В глазах Гастона загорелись недобрые огоньки. – Поваренок по имени Аселен?

– Он даже сюда заходит, стоит и ухмыляется себе.

– Сюда?!

– Эльза прогоняет его, а он сидит и смотрит на нее. Они с кормилицей уже не раз выпроваживали его отсюда.

Летгарда поспешила прибавить:

– Она тут на прогулку отправилась, а этот прыщ – за ней. Уж не знаю, как там было, только вернулась она одна, а следом и он – с шишкой на лбу и лицо в крови. Видать, недурно она его отходила, помнить будет.

– Вот оно что! Ухажер, значит? Где искать его?

– Где же ему быть, как не у кастрюль?

Гастон, повернувшись, стремительно направился к двери.

– Дай ему хорошенько, дядя! – крикнул вдогонку Готье. – Поддай под зад!

– Пойдем посмотрим! – схватила его за руку сестра.

И они побежали вслед за дядей.

Кухонный персонал на миг онемел, застыв в забавных позах, точно заколдованный: рыцарь пришел к ним! Сам брат хозяйки замка!

Гастон оглядел их всех.

– Который тут Аселен?

И устремил взгляд на главного повара. Тот указал рукой. Гастон подошел, громыхая каблуками сапог, и, ухватив поваренка за ухо, от души крутанул рукой. Аселен вскрикнул от боли.

– Как ты смел, паршивец, домогаться Эльзы, гувернантки детей моей сестры? Кто тебе позволил? Знаешь, что я могу сделать с тобой за такие выходки?

– Ай-ай! – вопил поваренок, извиваясь ужом. – Пустите, мне больно!

– Будет еще больнее, когда я отрежу тебе ухо тупым ножом, а за ним и другое. Ты понял меня? Ты меня понял, селадон? – И Гастон снова крутнул ухо.

– Понял, понял! – зачастил незадачливый ловелас, тщетно пытаясь вырваться. – Да отпустите же меня, я больше не буду, клянусь чем угодно!

Гастон убрал руку.

– Упаси тебя бог забыть свою клятву, пройдоха; вслед за ушами полетит на сковороду и твой нос, а когда жаркое будет готово, я заставлю тебя его сожрать. Запомни это, молокосос!

Никто не шевельнулся. Так и стояли все, в страхе глазея, с раскрытыми ртами и тем, что у кого было в руках. Мельком глянув на них, Гастон направился к двери. Поваренок схватил со стола нож и кинулся следом, собираясь ударить в спину. Одна из женщин вскрикнула, выронив из рук сито. Взглянув на нее, рыцарь резко обернулся:

– Ах, шельма!

И наотмашь, тыльной