себе саккос из желтой венецианской парчи, шитой золотом, более 50 рублей аршин, с широкими каймами из жемчуга и драгоценных камней, с жемчужной епитрахилью в пуд (?) весом, и весь этот саккос был до того тяжел, что патриарх недолго оставался в нем и во время службы переменил его на более легкий. Выше мы видели, как тот же наблюдатель описывает великолепие каменных патриарших палат, выстроенных Никоном на месте прежних митрополичьих. Страсть к дорогим постройкам особенно проявилась во вновь основанных им монастырях.

Первый построенный им монастырь был Иверский на острове Валдайского озера. Это место, входившее в Новгородскую епархию, он облюбовал еще тогда, когда был новгородским митрополитом. Государь пожаловал Никону Валдайское озеро с его островами, с селом Валдаем и другими окрестными селами, деревнями и угодьями. Строение монастыря было окончено в 1654 году. Сюда было торжественно перенесены из Боровицкой обители мощи св. Иакова. В главном каменном храме Валдайского монастыря была поставлена копия с иконы Иверской Божьей Матери; для снятия сей копии Никон посылал на Афон искусных иконописцев, а потом устроил ей богатую ризу, украшенную драгоценными камнями. В этот Валдайский Иверский монастырь он переселил иноков из оршинского Кутеинского монастыря, который наравне с другими белорусскими обителями претерпел разорение во время русско-польской войны, а их игумена Дионисия возвел в сан архимандрита. Из Кутеинского монастыря была перенесена сюда типография, и здесь потом печатались книги. Не довольствуясь пожалованными монастырю имуществами и вотчинами, Никон прикупил к ним новые села и деревни, с царского разрешения приписал к нему еще четыре второстепенных монастыря с их селами и угодьями, истратил большие суммы денег на каменные монастырские постройки и вообще сделал Иверскую обитель одной из первостепенных и богатейших в России.

За Иверским последовало основание Крестного монастыря на беломорском островке Кий, лежащем насупротив Онежского устья. Известно, что на этом острове он когда-то спасся от бури, водрузил крест и дал обет построить церковь или монастырек. Теперь он соорудил здесь значительный монастырь с каменным храмом во имя Животворящего креста Господня и также, при помощи государя, щедро наделил его многими селами, деревнями, рыбными ловлями и другими угодьями.

Наиболее знаменит третий основанный им монастырь, известный под именем Нового Иерусалима. Во время своих поездок в Иверский монастырь Никон останавливался дорогой в селе Воскресенске, лежащем в 45 верстах от Москвы, на живописном лесистом берегу реки Истры. Он купил село с принадлежащими к нему деревнями у помещика Бобарыкина в 1656 году и немедленно приступил к расчистке места и постройке монастыря. А в следующем, 1657 году монастырь был уже освящен во имя живоносного Христова Воскресения самим патриархом в присутствии государя, его семейства и бояр. С царского согласия Никон стал называть его Новым Иерусалимом; а для вящего подобия заложил великолепный каменный храм Воскресения по плану и образцу настоящего Иерусалимского храма, для чего послужила его модель, присланная с Востока. Этот третий никоновский монастырь был одарен царем и патриархом еще большими вотчинами, землями, всякими имуществами и угодьями, чем первые два.

Но построение и украшение величественного Воскресенского храма были только предприняты, когда положение патриарха подверглось внезапной и резкой перемене.

Могущество Никона и его широкое влияние на государственные дела особенно проявились во времена первой польской войны или в эпоху военных походов Алексея Михайловича (1654 и 1655 гг.), когда царь оставлял на попечение патриарха столицу, свою семью и почти все гражданское управление. Влияние Никона не ограничивалось внутренним управлением, а распространилось и на внешнюю политику: он стоял за принятие Малороссии в подданство и благословил царя на войну с поляками; он же потом склонился к примирению с Польшей и к поднятию русского оружия против Швеции. Пока войны шли удачно, и войска, предводимые самим царем, были победоносны, значение Никона и уважение к нему государя, конечно, стояли высоко. Но когда третий личный поход царя окончился неудачей под Ригой и затем когда обстоятельства все усложнялись, становились трудными и все более и более выяснялось, какую политическую ошибку сделало русское правительство, обманутое поляками и австрийцами и начавшее шведскую войну, не окончив польскую, естественно, у Алексея Михайловича возникло разочарование в благодетельном на него влиянии патриарха. Личные походы, крупные события и борьба с разными затруднениями, само собой разумеется, не замедлили развить в молодом царе опытность и самостоятельность, которые неизбежно должны были повести к столкновению с непомерными притязаниями его «собинного друга» Никона, так как сей последний не сумел вовремя усмотреть и оценить перемену обстоятельств. Придворное боярство, успевшее возненавидеть надменного и деспотичного патриарха, скорее его подметило эту перемену и пользовалось своей близостью к царю, чтобы при всяком удобном случае набрасывать тень на поведение Никона, особенно на его властолюбие и якобы стремление подчинить себе самую царскую власть. Явилось даже обвинение в том, что он был подкуплен цесарским посольством, чтобы склонить царя к остановке военных действий с поляками и направить его оружие против шведов. Указывали и на то, что во время продолжавшихся разорительных войн, истощавших государство и царскую казну, патриарх широко тратился на свои новые монастыри и возводил дорогие постройки, испрашивая у царя новые пожалования и вспомоществования на свои расходы. Кроме бояр, своими новшествами и своей жестокостью он уже успел вооружить против себя множество врагов и в других слоях населения, особенно в духовенстве; многие жалобы и нарекания на патриарха, конечно, доходили до государя и немало его смущали. Например, старец Неронов (если ему верить), хотя и прощенный Никоном, в январе 1658 года у всенощной в Успенском соборе, когда царь приблизился к нему, сказал: «Доколе, государь, тебе терпеть такого врага Божия? Смутил всю землю русскую и твою царскую честь попрал; уже твоей власти не слышат; от него, врага, всем страх». Государь отошел молча; но подобные слова, конечно, производили впечатление.

Алексей Михайлович, как мы видели из записок Павла Алеппского, несомненно, пересаливал выражение своей дружбы и преклонение пред Никоном. (Например, припомним сцену на праздновании Никоном своего новоселья, когда царь до утомления собственноручно подносил ему подарки, или ответ дьякону в Сторожевском монастыре, что царь боится вмешиваться в дела церковнослужителей.) Но уже в то время и из тех же записок узнаем, что грубость и упрямство патриарха иногда вызывали припадки гнева и бранных слов у вспыльчивого, впечатлительного государя. Но так как согласие скоро восстановлялось и государь опять оказывал почтение, смирение и щедрость в отношении к патриарху, то сей последний, по-видимому, не придавал большого значения таким вспышкам. При всем выдающемся уме он как бы не сознавал, что своим чрезвычайным положением обязан личному государеву