– Этого мало! – воскликнуло басом несколько грубых голосов, принадлежавших, однако, рассеянным между депутатами дамам.

– Говори же ты, депутат! – сказала огромного роста, величественно восседавшая пуассардка своему соседу, торжественно применяя к настоящему положению патриархальную привычку царства рыбных торговок обращаться на «ты».

– А ты держи свой язык за зубами, депутат! – сказала другая, обращаясь к нелюбимому народом депутату, вставшему для произнесения речи, и, дергая его, заставила вновь опуститься возле себя на скамью.

В эту минуту раздалось несколько дребезжащих пушечных выстрелов, повторявшихся в короткие промежутки времени. Это были пушки, прибывшие из Парижа вместе с пуассардками. Не попавшие в зал заседания женщины направились с этими пушками в аллею, ведущую к самому дворцу, и стали палить для возвещения о своих деяниях.

В зале вдруг появились бледные, испуганные лица. Тогда встал Мирабо и возвысил свой голос, перед которым во всей зале наступила глубокая тишина. Приняв свою повелительную осанку, он спросил: каким правом пришли сюда гражданки предписывать законы национальному собранию и мешать занятиям депутатов? Как ни много услуг оказали гражданки рынка отечеству, здесь, в этом собрании, они должны были бы молчать, оказывая свое уважение народом избранным законодателям.

Едва произнес он эти слова, как все женщины разразились громогласными «браво» и бесконечными рукоплесканиями, выражая свой восторг оратору и его мощным словам.

– Славный парень этот граф Мирабо! – воскликнуло несколько пуассардок в один голос.

– Браво, сын мой! – сказала одна из них, подходя к нему и крепко пожимая ему руки.

Вслед за этим Мирабо, обратясь к президенту, предложил избрать тотчас же депутацию, которая отправилась бы с президентом во главе к королю, чтобы побудить его к недвусмысленному, безотлагательному утверждению составленных уже статей конституции. Эта же депутация должна была добиться от его величества немедленной помощи для Парижа по снабжению его съестными припасами и устранению нужды.

Расположившиеся в зале заседания женщины вновь предались радостному ликованию в честь Мирабо. Депутация была выбрана; Мунье изъявил готовность отправиться с нею вместе, когда вдруг дамы рынка бурно поднялись с мест и объявили, что они также желают идти вместе с депутацией к королю. Ничто не могло заставить их отказаться от этого намерения; к счастью, удалось наконец убедить их, чтобы для этого были выбраны только шесть из них. Между тем все их сборище поднялось с шумом и хохотом для следования за депутацией.

На дворе шел проливной дождь. Депутаты национального собрания во избежание потери времени отправились со свитой ревущих и ликующих женщин пешком к замку, у всех входов которого сновали необозримые толпы народа. Здесь находилась уже большая часть пуассардок, выстроившихся как бы в боевом порядке перед первой решеткой. Ближе к замку их не пропустила лейб-гвардия, занимавшая Плас д’Арм, хотя, по-видимому, ей было запрещено пускать в дело оружие, несмотря на ругательства и угрозы толпы.

Как только члены собрания были узнаны, толпа пропустила их с величайшим почтением и даже окружила их свитой, состоявшей из вооруженных пиками, топорами и палками оборванцев, прибывших вместе с пуассардками из Парижа.

Король поспешно возвратился с охоты; он был удачным образом отыскан посланным испуганной королевой шталмейстером, маркизом де Кюбьером. При его прибытии раздалось несколько выстрелов из ружей между лейб-гвардией и подтрунивающей над нею толпою, последствием чего было несколько пуль, отскочивших от залы заседаний национального собрания. Но первым повелением Людовика XVI было, чтобы войска не стреляли. Когда принц Люксембургский, капитан лейб-гвардии, обратился за дальнейшими приказаниями об арестах, король сказал:

– Как? Приказы об арестах рыбных торговок? Вы, верно, шутите?

Тем временем приемная короля наполнилась множеством лиц. Тут были и Неккер, и министр внутренних дел Сен-При. Шепотом велись разговоры. Рассуждали о том, должен король уехать из Версаля или нет и не было ли бы всего благоразумнее удалиться ему на время в какую-нибудь провинцию. Мунье с депутатами и пуассардками долго стоял здесь, в ожидании быть допущенным к королю.

Людовик XVI принял депутацию просто, с трогательной добротою, служившей в эту минуту скорее доказательством силы, чем слабости. Прежде всего Мунье доложил о желаниях национального собрания, а затем в сильных, красноречивых словах представил картину бедствия, посетившего население столицы. На это Людовик XVI ответил, что он сделает все, чтобы помочь беде, причем звук его голоса был столь пленителен, что у женщин выступили слезы на глазах. Мунье просил назначить час, в который его величество, по просьбе национального собрания, выскажется просто и ясно о принятии статей конституции и прав человека. Король назначил девять часов этого вечера. Теперь было около шести. После этого король, дружески и сердечно поклонившись, удалился в свой кабинет и призвал туда министров для совещания.

Тем временем на площади и на окружающих замок дворах положение стало ухудшаться. Продолжающаяся перебранка между народною толпою и лейб-гвардейцами приняла угрожающий оборот. Толпа старалась силою прорваться через решетку во внутренний двор замка, причем один солдат из версальской национальной гвардии, присоединившийся к революционным парижским вожакам, выстрелом из ружья убил наповал одного офицера лейб-гвардии. Это послужило сигналом к страшному избиению, причем лейб-гвардия находилась в наихудшем положении, стараясь оставаться верною повелению короля не пускать в дело огнестрельного оружия. Только при усилившемся огне народных масс против солдат версальская национальная гвардия сделала вид, что хочет палить из пушки, находившейся перед казармами французской старой гвардии.

Людовик XVI выслал приказ, чтобы солдаты очистили площадь и удалились в свои казармы. Он надеялся, что это успокоит народ, но напрасно. Народ продолжал стрелять вслед удалявшимся в величайшем порядке солдатам, из которых многие пали на месте, но ни одного выстрела в ответ сделано не было.

Это происшествие вызвало величайшую тревогу в замке. В совете собравшихся вокруг короля министров впервые серьезно было произнесено слово «бегство». Но король отклонял даже всякую мысль о бегстве. Тогда министры предложили, по крайней мере, отъезд королевы и дофина. Но когда экипаж был подан, толпа сняла у лошадей постромки, изломала колеса и, бегая по улицам, бешено вопила, чтобы недопускали короля бежать в Мец.

Мария-Антуанетта вошла к королю и громким, смелым голосом заявила, что она никогда не оставит его, а умрет с ним вместе. В ее прекрасных глазах вместо прежних слез блестел огонь, наполнивший сердце короля восхищением и силой. Было около десяти часов вечера. Королева, заметив у короля в руках бумагу, глазами спрашивала, что это такое. Король ответил, что это есть данное им письменное заявление о принятии предъявленных к нему требований национального собрания. Королева невольно содрогнулась, но тотчас же вновь приняла свой спокойный, почти веселый вид. Затем король позвал Мунье, ожидавшего уже с час в приемной короля, и вручил ему свой ответ с улыбкой и добрым выражением глаз, хотя только что узнал, что Мунье, стоя среди фландрского полка, вновь призванного вместе с верной лейб-гвардией во двор замка, речью своей подстрекал солдат к возмущению против короля.