Простите, что так тяжело вступаю в письмо (ибо письмо — путь!), помню, что одна из моих главенствующих страстей — ходьба — и Ваша страсть, поэтому надеюсь не только на Ваше прощение, но и сочувствие (Bergschuh’аm!).

— Дружочек, мне совсем не о гонорарах и сапогах хотелось бы Вам писать, мы с Вами мало дружили, но славно дружили, сапоги и гонорары — только для очистки моей деловой совести, чтобы ложась нынче в 3-ем или 4-ом часу в кровать (на сенной мешок, покрытый еще из сов России полосатой рванью!), я бы в 1001 раз не сказала себе: снова продала свою чечевичную похлебку (Bergschuh’am!) за первенство (Лирику!).

Читала в Руле (газета «Руль». — И. Ф.), что вышла моя «Царь-Девица». Голубчик, не могли ли бы Вы деликатным образом заставить моего издателя Соломона Гитмановича Каплуна прислать мне авторские экземпляры. Геликон мне давал 25, хорошо бы раньше узнать, сколько обычно дает Каплун («Эпоха»).

О себе в этом письме не хочется писать ничего, напишу Вам отдельно. Скажу только, что кончаю большую вещь (в стихах), которую страстно люблю и без которой осиротею. Пишу ее три месяца. Стихи писала всего месяц — летом — потом обуздала себя и вот за три месяца ни одного стиха, иначе большая вещь не была бы написана. Не пишу Вам ее названия из чистого (любовного) суеверия.

Поэма «Царь-Девица» в издательстве «Эпоха» вышла книгой, и появилась первая рецензия на нее (Накануне. 1922. № 11/12. 9 декабря), за подписью Е. Ш.

У многих, даже весьма талантливых, писателей и поэтов есть один крупный недостаток, а именно: отсутствие чувства меры. Они не понимают, что то, что им, быть может, кажется еще недостаточно законченным и полным, среднего читателя утомит и заставит забыть прекрасные, высоко талантливые строки, разбросанные по книге. Примером, иллюстрирующим это положение, может служить новая книга Марины Цветаевой «Царь-Девица». Она написана изумительным русским языком, чрезвычайно талантливо построена, с прекрасным ритмом, меняющимся в зависимости от повествования. Попадаются строки прямо филигранной отделки, как, напр., описание поездки Царь-Девицы с Царевичем по морю.

Позволю себе привести несколько строф из этой части:

Таких строк можно из «Царь-Девицы» привести десятки, но на протяжении 100 страниц они бледнеют и теряются. Кроме того, поэмой в полном смысле этого слова ее назвать нельзя, а для сказки она опять-таки слишком длинна и написана слишком тяжелым языком.

Это можно было пропустить мимо ушей, или же МЦ просто не узнала об этой публикации. Вполне серьезно она отнеслась к отзыву в «Руле», где некий Б. Каменецкий напечатал «Литературные заметки» (1922. № 625. 17 декабря):

Хочется отметить красиво изданную «Эпохой», еще красивее написанную Мариной Цветаевой поэму-сказку «Царь-Девица». Талантливая поэтесса создала художественную игрушку в народном русском стиле, который, правда, не выдержан строго и до конца; намеренно не выдержан, так что местами сказка переходит в словесное барокко. Она полна неожиданностями и причудами, за ее развитием не всегда сразу уследишь, но юмору и фантазии автора отдаешься охотно, с улыбкой внимания и удовольствия, и хорошо чувствуешь себя в этой красочности, в этой даже пестроте, в этой пленяющей звонкости русского слова. Именно звонкость, звуковая яркость больше всего отличает поэму г-жи Цветаевой. Иной раз дрогнет не задумывающееся перо поэтессы, кое-где посетуешь на излишний натурализм подробностей, на бесспорные длинноты — а целое все-таки заворожит тебя своими чарами, дыханием национальной стихии, умчит по чистым волнам, по реке русской речи. Воистину, «там русский дух, там Русью пахнет». И даже кончается сказка картиной гибели некоего царя, на которого пошла «Русь кулашная, калашная, кумашная», пошли те, кто «все царствьице» его «разнес в труху» и в чьи уста вложено у автора такое самоопределение:

Комментарий МЦ к этим словам содержится в письме Роману Гулю от 21 декабря 1922 года:

Она еще не знает, кто скрывается под псевдонимом, да и имя Юлия Айхенвальда, критика именитого, ведающего литературно-критическим отделом «Руля», ей покамест говорит немного. Она еще в Москве была не в курсе хитросплетений литпроцесса и иерархии имен, а ведь Айхенвальд после смерти Ирины вместе с Борисом Зайцевым ходатайствовал о выделении МЦ академического пайка, да и другу ее Марку Львовичу Слониму Айхенвальд приходился дядей родным. «Руль» издание заметное, хотя и «Накануне» вполне авторитетно, и в далеком Харбине газета «Утро» перепечатает отзыв Е. Ш. в январе будущего года.

МЦ просит Гуля передать Пастернаку «Царь-Девицу», на которой ставит надпись: «Борису Пастернаку — одному из моих муз. Марина Цветаева. 22 декабря 1922. Прага». Нельзя сказать, что инскрипт не двусмыслен.

Попутно заметим, что оба альманашных проекта — «Железный век» и «Романтический Альманах» — не осуществились. А стихотворение «Река» («Но тесна вдвоем…») будет опубликовано в первой книге альманаха «Струги», вышедшего в начале 1923 года в берлинском издательстве «Манфред».

Роман Борисович Гуль жил долго: 1896–1986. В огромной жизни было всяко — от Ледяного похода и немецкого концлагеря до эмиграции в США и многолетнего редактирования «Нового журнала» (Нью-Йорк). В мемуарном трехтомнике «Я унес Россию. Апология эмиграции» Роман Гуль не позабыл и МЦ (цитация по журнальной публикации: «Новый журнал». 1978. № 132).

Свое первое впечатление об облике Цветаевой я ярко запомнил. Цветаева — хорошего (для женщины) роста, худое, темное лицо, нос с горбинкой, прямые волосы, подстриженная челка. Глаза ничем не примечательные. Взгляд быстрый и умный. Руки без всякой женской нежности, рука была скорее мужская, видно сразу — не белоручка.