Биргитта вынула палец изо рта, когда Гертруд вернулась со двора, закрыла глаза и притворилась, что спит. Решено. Завтра надо расквасить Боссе нос.

Потому что это все из-за него. Из-за него и его отвратной мамаши.

* * *

Биргитта моргает, будто спросонок:

— Какие сигареты?

— Мои сигареты, — хмурит лоб Маргарета. — Которые ты у меня в очередной раз конфисковала. Маргарета поправляет ремень сумки на плече и протягивает вперед руку. Она почти хорошенькая, несмотря на злобную мину, и вид у нее какой-то солидный. Какой-то вымытый. Странно. Маргарета и в молодости-то никогда красотой не отличалась — плоская, как доска, и круглощекая, как младенец, — с чего бы ей вдруг так похорошеть в свои сорок пять? Тут, наверное, все дело в деньгах, ей по карману чудо-кремы и новые тряпки. Все на ней новенькое, на белом воротнике дубленки ни пятнышка, джинсы все еще держат форму. Биргитта любит жесткие джинсы, но что толку? Ее собственные все равно давно протерлись и обтрепались.

Тут оживает совсем недавнее воспоминание. Собственное отражение. Отброс общества в зеркале того магазина для задавак.

Десять лет назад этого не было заметно. Что она — отброс. И не только потому, что она тогда наркотой приторговывала, она в социальную службу уже и тогда ходила. Но стоило куртке чуть обтрепаться на манжетах, как выдавали новую, а теперь надо ходить в старье, пока оно не превратится в лохмотья. Это, наверное, специально делают — чтобы все видели, как роскошно выглядят такие, как Кристина и Маргарета, и какими безобразными стали другие. Сброду — драные куртки, а задавакам — дубленки и кожаные сумочки.

Биргитта — не задавака, она ничего из себя не строит и ни за что не нарядилась бы в бабский костюм или шикарную дубленку, будь у нее даже куча денег. Она купила бы себе черную кожаную куртку у того типа, который торгует на рынке в Мутале по субботам. Куртки у него отличные и дешевые, но Улла, ее кураторша из социального отдела, даже отказалась это обсуждать, когда Биргитта без особых надежд завела о них речь. Биргитта может привести в порядок старую куртку, сказала она. И постирать. Уллин главный начальник сказал, что пора завинтить гайки, а Улла, она шестерка и все делает так, как ей прикажут. Соответственно гайки эти прижали Биргитту довольно чувствительно. Того, что она получает в последнее время, едва хватает на еду. Но не было бы счастья, да несчастье помогло, как говаривала Гертруд, потому что все равно последнее время Биргитту тошнит при одной мысли о жратве. Зато она не отказалась бы от лишней денежки на калории в жидком виде. Мгновение назад она готова была отдать свою правую руку за бутылочку пивка.

— Ну? — говорит Маргарета.

Биргитта хлопает глазами. О чем это она? И чего так взъелась? Маргарета делает нетерпеливый вдох и наклоняется совсем близко.

— Будь так любезна отдать мне мои сигареты. — Она четко выговаривает каждое слово, словно Биргитта глухая или невменяемая.

— Какие сигареты? — переспрашивает Биргитта, снова приваливаясь к витрине и закрывая глаза. Она устала. Очень устала.

— Не надо! — шипит Маргарета. — Ты забрала мою пачку «Бленда», когда мы сидели в ресторане. Я хочу получить ее обратно!

Конечно. Теперь она вспомнила. Ясное дело, дама желает получить назад свои сигареты, такого убытка она просто не переживет. А если и переживет, то наверняка будет лет тридцать гоняться за Биргиттой, строчить заявления в полицию и анонимные письма, стоять по вечерам под ее окнами и горланить: «Это ты виновата, это ты виновата!» Так пусть подавится своими сигаретами!

Все так же с закрытыми глазами Биргитта роется в кармане куртки, там тоже дырка, но маленькая, пачка сигарет провалиться не могла. Вытащив, она тычет ее наугад, ища в воздухе Маргаретину руку, потому что по-прежнему не может открыть глаза. Или, вернее, потому что не хочет их открывать и видеть, как эта зазнайка с поджатыми губами уставилась ей прямо в рожу. Еще и денег потребует за те жалкие несколько штук, которые человек успел выкурить. Биргитта может предложить ей выплату в рассрочку. Вообще-то сигареты для нее роскошь. Таким, как она, приходится обходиться самокрутками — раз уж они имеют наглость курить.

Маргарета выхватывает пачку, Биргитта слышит, как она расстегивает молнию на сумке и прячет сигареты. Теперь она уйдет задрав нос, и Биргитта откроет наконец глаза и оглядится, — но нет, она не уходит. Дышит над самым ухом.

— Ну, теперь ты справишься? — спрашивает Маргарета. Голос уже другой, немного неуверенный и не такой резкий.

Биргитта кивает. Она прекрасно справится, спасибо, если только Маргарета будет так любезна удалиться отсюда к чертовой бабушке, и немедленно, со своей дубленкой и своими сигаретами и всеми причиндалами. Но Маргарета ничего не понимает, она кладет руку Биргитте на плечо и слегка трясет:

— Слушай, ты вообще-то как? Нельзя тут оставаться, еще заснешь...

Да тебе же насрать на это, думает Биргитта, но не говорит, она стоит молча, не открывая глаз, прижавшись спиной к витрине магазина. Холод стекла уже просочился сквозь куртку и медленно подбирается к спине. Биргитта, дрожа, меняет позу и засовывает руки под мышки. Пальцы совершенно онемели. И ноги мерзнут.

— О'кей, — вздыхает Маргарета. — Я тебя подброшу до Муталы. Но чтобы без скандала.

Биргитта открывает глаза. Кто скандалит-то? Разве кто-то тут скандалит? Во всяком случае, не Биргитта Фредрикссон.

No way. Never.[26]

Маргарета проворно шагает вниз по Дроттнинггатан, но Биргитта в своих сваливающихся туфлях заметно отстает, и отставание это стремительно увеличивается.

Неспроста Маргарета так рванула, кому охота идти рядом со старой блядью. Биргитта фыркает. Можно подумать, Маргарета сама намного лучше. Если у нее еще в школе хватало наглости трахаться с учителем, то и потом, надо думать, она времени не теряла. Кое-что Биргитта с годами стала понимать — Маргарета ей звонила время от времени, и сколько раз ни заводила речь о мужиках, каждый раз был кто-то новый. Она их, видимо, меняет примерно раз в полгода.

Маргарета уже на мосту, но, заметив, что Биргитта отстала, притормаживает, потом, нетерпеливо глянув, припускает опять. Зачем такая спешка? Неужели не видно, как она на этих копытах ковыляет, — прямо, блин, Бемби? Была бы ты, дорогуша, и правда такая добрая и гуманная, какой прикидываешься, то позволила бы сестре посидеть в парке на скамеечке и сама бы подогнала машину.

Ну наконец остановилась — у перехода. Биргитта, собрав все силы, пытается бежать, но через несколько шагов останавливается. Черт. Не в форме она. Это все, блин, печень. Или легкие. Или почки. Или сердце. Когда она недавно выписывалась из больницы, врач сказал, это вообще чудо — что она еще на ногах.

— Это потому, что я сильная, — ответила тогда Биргитта, потому что не могла же она сказать, что на самом деле думает, — тогда бы ее точно упекли в психушку — на счет раз.