Прошел пред покой, обычно предназначенный для камердинеров и прислуги. Потом зашел в сами покои и замер.

Я, Витторио Хангвул, воин побывавший в сотнях ожесточенных сражениях, десятки раз бесстрашно глядевший смерти в лицо, сейчас ощущал себя маленьким напуганным мальчишкой. Собрав остатки своего мужества и смелости, что терял с каждым шагов по пути сюда, я наконец-то решился поднять глаза.

И вмиг оцепенел от охватившего меня ужаса. Вся та воздушная легкость, что была во мне, исчезла, а то, что она держала, рухнуло в бездну, разлетаясь на миллионы мельчайших частиц. Я не мог поверить своим глазам. Они обманывали меня. Это верно виденье, бред, сон… Очень плохой. Самый плохой из всех, что мне доводилось видеть.

На императорском ложе на спине лежал Джордж. Весь бледный, покрытый пятнами. Под ним огромное желто-коричневое пятно. Голова запрокинута вверх. Щеку рассекает огромная царапина. Испачканный рот открыт. А глаза… Они тоже открыты. Зрачки узкие и устремлены в сторону, на нее. На Анну Аврору. Такую же бледную и неподвижную. В разорванном, испачканном платье.

Она сидела полулежа, облокотившись о спинку кровати. Прямо рядом с Джорджем. Голова опущена. Подбородок покоился на обнаженной груди. Ее очи, всегда яркие и живые, были закрыты. Их обрамлял веер спутанных слипшихся ресниц. Ноги поджатые под себя. Руки задраны вверх, привязанные к витиеватым узорам спинки кровати. А кожа… Ее белая кожа под разодранным платьем покрытая какими-то пятнами.

— Нет, — шепчу я.

Этого не может быть. Этого всего не может быть. Это неправда. Бред.

Голова кружится. Я зажмуриваю глаза и пытаюсь проснутся. Ничего не получается. Ну же. Разбудите меня кто-кто-нибудь. Разбудите, пожалуйста, я больше не могу. Я не могу видеть ее бездыханное тело. Мое сердце просто не выдержит. Так же, как не выдержало ее.

Картинка перед глазами плывет. Размывается, но не исчезает. Я хватаюсь за голову, зарываясь пальцами в волосы и падаю на колени. На мраморный пол, звонко ударяясь пустыми ножнами об него.

«Нет! Нет! Нет!» — кричит сознание.

Так громко, что я даже не сразу слышу звуки, что доносятся с кровати.

— М-мм… — мычит кто-то девичьим голосом.

Что это? Бред, опьяненного горем сознания? Слуховые галлюцинации? За мычанием раздается шелест платья, скользящего по простыни. Я поднимаю глаза и теперь к слуховом галлюцинациям добавляются визуальные. Несколько секунд сижу на коленях, пытаясь прийти в себя, и вдруг понимаю: мне не кажется. Это все наяву.

Анна Аврора, душа моя, жива… Она жива и больше ничего не имеет значения!

Анна Аврора:

Эта ночь была самой длинной в моей короткой жизни. Мучительной, невыносимой. Временами мне казалось, что я не доживу до утра, а порой была уверенна, что все закончилось и я уже в преисподней.

Моя пытка, мое наказание, данное мне неведомо за какие грехи, началось сразу же, как за нами закрылись огромные резные двери. Позолоченные, вычурные, слишком прекрасные для такого ужасного места, как наша с Джорджем спальня. Да, именно эти неуместные, не побоюсь этого слова больные мысли о какой-то там двери проносились в моей голове в тот момент.

Наверное, охваченное животным ужасом сознание, просто пыталось спастись, не дав мне сойти с ума, отвлекаясь на всякого рода чушь, такую как узоры на дубовых дверях, белый полупрозрачный балдахин над кроватью, такие же белоснежные простыни и много другое, что окружало меня в тот момент.

Я помню все, что было в ту ночь. Все без исключения до мельчайших деталей: статуэтку слоника из малахита, стоявшую на полочке над камином, пятнадцать пионов в вазе на туалетном столике, четыре флакончика, покоившиеся на нем же. Пять подсвечников расставленные по комнате. В том, что на трюмо одна из свечек погасла. И даже подушку, что криво лежала на кресле. В те жуткие моменты мне не давала покоя мысль, что ее надо поправить. Обязательно. Положив острым кончиком к верху, как и положено.

Мой муж тащил меня на плече, будто я дичь, пойманная им в лесу. Да и сам он мало походил на человека, больше на животное. Я тоже не далеко ушла от него. Кричала и плакала, как умалишенная, словно меня и вправду будут разделывать сейчас на кровати, как добычу. Я вырывалась, колотила по его спине кулаками, била ногами по корпусу, пыталась кусаться. Еще пару дней назад, после разговора с Витторио, мне казалось, что я смирилась со своей участью. Но это оказалось не так. Обещать тогда, когда эта ночь далек, о было просто. Столкнутся же с ней лицо к лицу — совсем другое.

Меня захлестывала удушающая волна животного ужаса. Я особенно остро почувствовала ее, когда он кинул меня на кровать. Я плюхнулась на мягкую перину, а казалось, что ударилась о скалы. Это было, как последний удар, дно, из которого нет спасения. Но я продолжала бороться, хоть понимала, что усилия мои напрасны. Мне, слабой девушке, никогда не справится с воином. Тем более таким огромным и сильным, как Джордж. Однако отдаться так, не оказав сопротивление, я не могла. Не знаю почему. Может быть потому, что тогда перестала бы себя уважать?

Я продолжала колотить Джорджа чем только можно. Не могла дотянутся до чего-то с тумбочки, поэтому била руками, ногами, царапала его лицо и, получилось бы, расцарапала еще и глаза.

— С*ка! — ругнулся нордориец, наваливаясь на меня.

Тяжелый, безбожно пьяный и сильный. Он рвал на мне платье, не в силах развязать его, ибо я не давалась. А я кричала… Нет, я орала. Орала громко не своим голосом и рыдала, понимая, что никто меня не спасет.

— Хватит дергаться, дрянь! — кричал он, пытаясь справится со своей рубашкой, а потом психанул и порвал ее на себе.

Пуговицы, как дождь, заморосили по кафелю. Как маленькие дротики, расстреливающее сердце.

— Не крутись! Голова кругом идет! — заплетающимся языком горланило чудовище. — Угомонись, я сказал!

Он схватил меня одной рукой за волосы, больно намотав их на кулак, а второй стал разрывать мой корсет. Вмазался своим ртом, воняющим от перегара в мои губы. Его мерзкая лапа одернула белоснежную ткань, оголяя грудь, а затем больно сжала грудь.

— Нет!! — крикнула я, перед этим укусив его. — Убери от меня свои мерзкие лапы!

Плюнула ему в лицо, он зажмурился и в этот момент я полоснула его ногтями по лицу. Грубая кожа варвара очертила длинная красная полоса, растянувшись по всей щеке. Самая крупная и глубокая, из всех доселе нанесенных мною царапин. Он зарычал, приживая руку к лицу. Пока он отвлекся, я попыталась выскользнула из-под него. Почти. Когда казалось, что освобождение уже близко, он схватил меня и потянул на себя.

— Ах, ты тварь! — рыкнул он на меня.

Джордж снова уселся на меня. Задрав мои руки вверх, он снял с своего бока плеть и, используя ее как веревку, стал привязывать меня ею к спинке кровати.

— Руки распускать вздумала?! — огрызался он, затягивая узлы. — Ну ничего, теперь они нам не будут м-мешать. — последние слова давались ему с трудом.