(de guisa que lhe nгo queriam leixar usar) тем, чего те желали; однако большую помощь защите христиан давала одна стена, что находилась пред лицом тех ворот, каковая препятствовала маврам таким образом, что сражаться там могли не более, нежели весьма немногие. И столько пробыли они в том [тщетном] упорстве (perfia [367]), что каждый из тех эшкудейру в свою очередь пытался держать так те ворота [закрытыми], и не мог того выдержать долго как по причине тяжести труда, так и по причине страдания (nojo), что причиняли мавры их ногам с помощью дротиков, кои метали они понизу.

И Инфант, видя, что пребывание там ничему не служило, приказал вовсе распахнуть ворота, и бросился вперед, и прочие вместе с ним; и начал преследовать мавров, каковые, не выказав никаких признаков защиты, бросились бежать, ибо казались не чем иным, как людьми убегающими от некоего быка, когда они ощущают его несущимся им вслед по какой-нибудь улице. И от того бегства, что свершили мавры, возымели Инфант и его [люди] время, дабы вновь закрыть те ворота, чего они прежде желали; и после того, как они впервые вошли чрез врата свода, и до тех пор, пока не вернулись, прошло два часа.

ГЛАВА LXXXI

Как все думали, что Инфант был мертв, и как никто не отваживался пройти чрез те ворота из страха перед маврами, что находились поверх стен

Кто бы мог подумать, что как Инфант, так и любой другой из тех [защитников ворот], окажется в таком [героическом] положении, принимая во внимание многие противные обстоятельства, какие только можно было при том вообразить? Ибо тот внешний пригород весь был полон мавров, без надежды на какую-либо помощь [от христиан], и пройти чрез ворота никто не решался по причине великой охраны, кою мавры поверх стены относительно сего блюли.

И так, с сим [отсутствием] надежды, все пустили слух, что Инфант был мертв, и все думали, что Король выкажет из-за того вид великой печали, по каковой причине никто не отваживался ему о том сказать, однако когда все же случилось, что ему было о том сказано, он ответил, что то не имело большого значения, поскольку тот [Инфант] умер, исполняя свой долг. Однако после того, как ему поведали правду о том деле, обрел он в душе своей весьма великую радость, в особенности потому, что тот сын более всех остальных походил на него сложением тела. И полагал Король, что коли он не будет так же похож на него свойствами внутренними, то станет для него [Короля] почти оскорблением после окончания его дней; ибо обычным является промеж людей, когда они говорят о ком-то, кто уже умер, тотчас подыскивать ему подобного, чрез чью соразмерность могут они дать о нем представление тем, с кем говорят; и тем гораздо лучше сие выходит, когда имеется сын, что походит на своего отца, ибо в таких случаях говорят, что в том [умершем человеке] было не более [свойств], нежели в сем его сыне; и как бы ни был хорош отец, не избежать ему скорейшего позора, когда его свяжут с каким-нибудь таким сыном, что, быть может, далек от него в добродетелях его и обычаях.

Однако поистине более верную надежду на Инфанта, своего сына, унес с собою Король Дон Жуан, когда отбыл из сего мира, в особенности из-за того начала, что там [в Сеуте] было [Инфантом] положено в столь явном виде — ведь не только лишь он, что был его отцом, но и всякий другой, из народа, радовался, слыша подобную вещь. И хотя бы любовь родителей к детям и не имела равного сравнения среди тех вещей, что природа собрала в сем мире, и пусть даже деяние само по себе было столь великим и столь замечательным, что среди всех великих людских деяний должно почитаться за чудесное, — но это он [Инфант] сам по себе приумножил все величие сей победы.

Великое страдание испытывали мавры, что находились поверх стен, ибо ощущали, что Инфант и прочие держали ворота закрытыми, а причинить им вреда не могли; и сие было по причине поворота, что делает стена, идущая поверх тех ворот, где они [Инфант с товарищами] пребывали, [и] под сенью коей (so cuja sombra) получали укрытие. И та задержка, кою допускал там Инфант, была не с какою иною целью, кроме как для того, чтобы дождаться прибытия на помощь своих, ибо воля его была полностью расположена к тому, что снова возобновить бой с теми маврами, до тех пор пока он не выкинет их вон окончательно.

И когда он узрел, что задержка была чрезмерною, что никто из своих не приходил, то сказал одному из бывших с ним, чтобы тот отправился их позвать — любых, кого встретит, чрез кого он сможет получить помощь; однако каждый [из его товарищей] отвечал независимо от остальных, что не сделает того никоим образом — не оттого, что боится опасности того пути, но лишь потому, что он [Инфант] останется там в таком одиночестве (tam desacompanhado), что коли с ним приключится какая-нибудь [противная] вещь, то великим злом будет, коли они не будут [при том] с ним все вместе.

— Будет, однако, гораздо лучше, — ответил Инфант, — чтобы вы все же отправились (que vades todavia), так как чрез ваш отход мы завершим наше деяние, ведь мавры бегут к той, другой, верхней части и, осмелев от помощи, что имеют в сем другом пригороде, они задают работы нашим, чего бы не сделали, кабы чувствовали, что кто-нибудь из [наших] людей пребывает меж них; и еще может выйти так, что каждый из моих братьев, проведав о сем деянии, вышел бы чрез те ворота, а мы вышли бы чрез сии, и так мы могли бы с легкостью вытеснить их за пределы города.

— Как бы вы того ни желали, сеньор, — отвечали те, — но никто из нас не возымеет дерзости оставить вас здесь, ибо даже пребывай вы в [дворцовой] зале, вдалеке от всякой опасности, стыдно было бы нам оставлять вас, будучи в столь малом числе.

И, коротко говоря (brevemente), никто из них так и не пожелал отбыть оттуда; и они говорили, что, коли уж таков был их жребий, то суждено им быть найденными рядом с ним [Инфантом], мертвыми или живыми.

ГЛАВА LXXXII

О том, как Гарсия Мониш возымел отвагу