Проснулся я оттого, что стало светать и фрицы снова совершили свой короткий артналет. Почти одновременно с этим прибежал от комроты связной с криком: «Ротного капитана убило!» Я приказал этому связному пробежать по окопам и сообщить, что командование ротой принимаю на себя, а моим замом назначаю командира пулеметного взвода, старшего лейтенанта Сергеева. О том, какие неожиданности нас ждали впереди, — в следующей главе.

Неожиданно, почти перед самой атакой я, взводный командир, принял командование ротой вместо погибшего капитана Матвиенко. Первое, что пришло мне в голову: сумею ли уверенно управлять не только штрафниками уже в ротном масштабе, но теперь и командирами взводов, моими друзьями, товарищами, что были минутами раньше равными мне по должности.

Не успел я об этом подумать, как вдруг заговорили наши гвардейские «катюши» и артиллерия!

Да так густо ложились разрывы снарядов на немецкие траншеи, что неожиданная, радостная волна захлестнула меня и на секунду пришла мысль, что недавнее мое состояние тревожных сомнений, которые перед этим возникали, были не предчувствием беды, а просто временным недоумением. Минут через пятнадцать артподготовка завершилась еще одним мощным залпом гвардейских минометов. Над вражескими позициями вздымались всполохи огня, фонтаны взорванной земли. Во всем этом бушующем огненном вихре ничего другого нельзя было рассмотреть, хотя до этой полосы дыма и огня было не более 150 метров.

Едва только начал чертить небо огненными трассами завершающий залп ракет «катюш», как кто-то за нашими окопами выпустил серию красных ракет, как и было условлено, а я изо всех сил, чтобы услышал не только взвод, но ЦЕЛАЯ РОТА, прокричал: «Рота, в атаку!» По окопам, как эхо, пронеслось многоголосое «Атаку!.. Таку!.. Аку!». Выругав себя за собственную медлительность, выпрыгнул из окопа, тоже включившись в это эхо вырывающегося из сотни глоток клича. Я ведь теперь уже ротный, одновременно и взводный командир (взвод-то передать некому)! Первым за окопами я увидел только что назначенного моим заместителем командира пулеметного взвода Сергеева, правее — Усманова.

Почти одновременно поднялась вся рота. Я это видел хорошо, так как в еще непривычной роли ротного командира немного задержался, чтобы убедиться, что сигнал атаки воспринят всеми. Бросился в цепь атакующих и, почти догнав их, вдруг увидел, что под ногами бойцов, вырвавшихся вперед, взметаются клочья земли и люди падают. На моих глазах такой взрыв произошел под приметным, с бородой, пулеметчиком Пушкиным. Я видел летевшее в воздухе колесо его станкового пулемета (Пушкин Павел Дмитриевич тогда погиб) и не мог понять, что происходит. По словам саперов, перед немецкими траншеями минного поля нет, но так все похоже на то, будто люди подрываются именно на минах.

Еще не забылось, как несколько месяцев назад я сам подорвался на противопехотной. И тут подумалось, что это или прямые фантастически точные попадания из ружейных гранатометов (вручную гранату так далеко не бросить), или умелое наведение снарядов неведомого еще нам нового высокоточного оружия. Может, поэтому они и не минировали свой передний край?

Уверовав, что по законам войны на одно и то же место снаряд дважды не падает, перебегал от одного места взрыва снарядов этого таинственного оружия к другому и видел, что одни бойцы лежали недвижимо в самых неестественных позах, другие пытаются, кто матерясь, кто молча, пережать порванные артерии и вены, перевязать окровавленные ноги или их культи.

Все, кому удалось добежать до немецкой траншеи, ворвались в нее, с особым остервенением добивая в рукопашной еще оставшихся после такой артподготовки и пытавшихся сопротивляться фрицев. Не останавливаясь, неплотной цепью бросились ко второй траншее. Кажется, даже исчез страх, осталось только стремление вперед.

Видно, артиллерия обработала хорошо не только передний край немецкой обороны, но и ее тактическую глубину, так как во второй траншее, просто заваленной трупами фашистских вояк, рукопашная была непродолжительной. Оторвавшихся от нас фрицев пулеметчики после каждой перебежки успевали догонять довольно меткими очередями. Видя, что уж очень мало осталось от роты бойцов, добежавших до второй траншеи, условленным свистком я остановил всех и приказал собраться в более плотную группу.

Из офицеров не было взводного Ивана Карасева и командира взвода ПТР Смирнова. Жора Сергеев, сидя рядом с пулеметом, перевязывал себе ногу. Глядя на меня, он спокойно сказал, что у него «просто царапина». Невредимыми оказались я и Федя Усманов. Будто сама судьба пожалела нас, еще до конца не залечивших в госпиталях свои нелегкие ранения. Бойцов всего осталось меньше двух десятков. А из окопов поднялось больше сотни!

Основные потери были там, где фашисты, кажется, применили что-то новое. Почти 80 % выбыли из строя, а сколько из них погибли — мы еще не знали! Машинально обратил внимание на то, что среди оставшихся бойцов не видно того высокого, напоминавшего мне ранее виденного человека, что влился к нам с группой пополнения, когда мы выходили с левого фланга плацдарма. Не остался ли он там, на поле, похожем на минное?

О судьбе этого мощного статью штрафника я узнал лишь теперь, когда мне из ксерокопий многих архивных документов нашего 8-го ОШБ, присланных из Центрального архива Минобороны России, стали известны потери на том минном поле. Только одним Приказом № 285 от 30.10.44 г. по штрафбату числятся убывшими в госпиталь по ранению 49 бойцов-переменников. Другим приказом 10 бойцов объявлены погибшими. А всего на этом минном поле, как стало известно только сегодня, погибло 39 человек. Среди них значился Александр Федорович Родин, и в памяти вдруг четко всплыло, что тот рослый, ранее где-то виденный мною штрафник есть майор Родин, заместитель командира запасного полка под Уфой, где я служил до фронта. Там же врачом была капитан медицинской службы, его жена.

Удалось установить: Александр Федорович попал в штрафбат с должности начальника разведки 4-й стрелковой Бежецкой дивизии и погиб на том злополучном, действительно минном, поле. Значит, из запасного полка он снова вырвался на фронт и, возглавляя уже дивизионную разведку, в чем-то провинился, оказался в моей роте. А если учесть, что его жена, еще военврачом 3-го ранга до моего прибытия в 8-й ОШБ, была командиром санитарного взвода и батальонным врачом именно в этом штрафбате, то получается совсем уж мистическая история такого переплетения судеб. Жаль только, что тогда, на Наревском плацдарме не знал этих подробностей, мог бы сообщить жене майора Родина, знакомой мне еще по запасному полку под Уфой.