Но не те мысли тогда, в октябре 1944 года, занимали голову новоиспеченного ротного командира. Уже километра полтора отвоеваны, вторая траншея немцев захвачена, непосредственно перед нами противника близко не видно. Я решил, что мы еще можем добавить кое-что к нашему успеху, и подал команду «Вперед!». Третья немецкая траншея оказалась дальше, чем я предполагал, и, пройдя еще с километр, мы встретили огонь противника, правда, редкий, нестройный. Местность здесь была тоже неровная, кочковатая, местами поросшая кустарником, что позволяло нам не очень короткими перебежками, но продвигаться вперед к рубежу атаки, который я наметил. Когда мы достигли рубежа атаки и замаскировались за кустами и кочками, то немцы, потеряв нас из виду, практически перестали стрелять, ждали момента, когда мы поднимемся в рост.

И вдруг за нами сзади загудели самолеты. Как редко на войне, к сожалению, случается именно счастливое «вдруг»! Летели опять наши выручатели-штурмовики «Илы». Мне мгновенно пришла мысль о целеуказании, чему нас настойчиво обучали в военном училище. Не теряя ни секунды, выпустил несколько ракет в сторону немцев. Летчики — молодцы, сигнал поняли, и сразу же несколько их эрэсов воткнулись в немецкие позиции, все там перемешав с землей. Да еще вдобавок к этому авиаторы угостили фрицев хорошими порциями очередей из скорострельных и крупнокалиберных пулеметов, поражающая способность которых убеждала на примере гибели Федора Давлетова.

Это был удобный момент поднять немногочисленные остатки роты в атаку, пока гитлеровцы еще не успели опомниться от налета наших красных соколов. Почему-то именно сейчас, от радостного ощущения помощи «сталинских соколов» моя команда «Вперед!» само собой была продолжена словами «За Родину, за Сталина!». Я даже услышал, что эти последние слова как эхо повторялись еще не одним бойцом. И эти полсотни метров до позиции немцев мы преодолели быстро, забросали гранатами окопы и ворвались в них, добивая оставшихся. Пришлось моему автомату «поработать» и здесь. Рукопашная фактически не случилась, так как добивали уже почти не сопротивлявшихся фрицев, захваченных врасплох и даже бросавших оружие. Не до жалости было, оправданность такой жестокости не раз подтверждалась и в дальнейших боях.

Вскочив в немецкий окоп, я приказал срочно готовить захваченные траншеи к отражению возможных контратак. И только сейчас увидел, что вслед за нами два связиста-штрафника тянут телефонную линию. Вскоре я уже докладывал заместителю комбата, майору Алексею Филатову, оказавшемуся у телефона вместо Батурина.

Между прочим, у нас было два замкомбата, оба Филатовы, оба майора, только один Алексей, другой Михаил. Доложил я, где нахожусь и в каком составе. Кроме нескольких автоматов, в роте оставалось два станковых пулемета Горюнова, одно ПТР, два ручных пулемета. Патронов же было мало. Подобрали немецкие «шмайссеры» со снаряженными магазинами и два пулемета «МГ», которые наши бойцы считали неплохими. Пересчитали гранаты — тоже не густо: две противотанковые да десяток ручных. Трудновато будет, если немец опять контратакует.

Филатов сказал мне, что мы уже заняли траншеи 2-го эшелона батальонного района обороны противника, и поздравил нас с таким успехом. Обрадовал, что скоро подоспеет подкрепление, но нужно продержаться еще часа два-три. Сообщил и особо радостную весть: наш ротный Матвиенко, оказывается, не погиб, как мы считали, а только тяжело контужен и легко ранен, эвакуироваться не захотел, лечится в батальонном лазарете. Но мне приказано оставаться в должности ротного, так как Матвиенко пойдет на должность замкомбата вместо Михаила Филатова, который переходит в войска, а я официально назначаюсь на должность командира теперь уже автоматной роты, как ее называл Батурин, хотя она по штату называлась ротой автоматчиков.

Едва успели мы переговорить, как наблюдатели доложили, что в нашем направлении со стороны противника движутся два танка и за ними — цепь пехоты. Ах, как нам могут пригодиться эти две противотанковые гранаты, если сумеем их эффективно применить! И хорошо, что танков не больше, чем противотанковых гранат. Мы занимали теперь совсем небольшой участок траншеи. Где-то вдали слева шел бой, может, сосед тоже наступал или отстреливался. Но связи или контакта с ним не было. Справа вообще фланг был открыт. Открытые фланги любого масштаба всегда считались очень опасными, а в этой ситуации — и подавно. Главное теперь было не дать противнику обойти нас. Увидев группу до взвода фашистов с двумя танками, все и без всяких команд поняли, что нам здесь предстоит: ведь боевой командирский опыт был почти у всех наших штрафников, бывших офицеров, а ныне рядовых.

Как-то, уже после окончания военной академии, я прочел мнение одного армейского психолога: «Если подразделение теряет в бою более 20 % бойцов, то у оставшихся пропадает уверенность в победе, снижается боевая активность и даже управляемость». А здесь, наоборот, от роты осталось 20 %, но и такие большие потери не выветрили боевого азарта оставшихся. Такая сила духа проявлялась у штрафбатовцев и во многих других подобных случаях. Видимо, здесь важную роль сыграла особая психологическая составляющая наших бойцов — офицерская честь, которую не учитывал тот психолог. Она, как оказалось, была не просто жива в штрафбате, но и обострена чрезвычайно.

Обе противотанковые гранаты я приказал принести ко мне, оставив около себя крепкого штрафника в роли гранатометчика. Расчет ПТР возглавлял тот самый «Буслаев», внушительного вида узбек, фамилию которого мне так и не удалось установить. Это он в бою на левом фланге, как дубиной, колошматил немцев своим ПТРом. Остальные бойцы из взвода ПТР Петра Смирнова, как и он сам, остались на том поле. Да и наш гигант, младший лейтенант Карасев, видимо, остался там же. К счастью, как выяснилось потом, эти наши офицеры не погибли, а были только тяжело ранены и через месяц-полтора вернулись в батальон… с целыми ногами!

Несмотря на напряженную, опасную обстановку, мысли все-таки лихорадочно искали причины колоссальных потерь там, перед первой немецкой траншеей. И все более уверенно зрело в них предположение, что это уж очень похоже на подрывы на минах. Свежо еще было впечатление от собственного опыта.

Только когда закончилась война, 9 мая 1945 года под Берлином на батальонном празднике в честь долгожданной Победы комбат Батурин, видимо, хорошо «расслабившись» после нескольких тостов, выдал мне «секрет»: на Наревском плацдарме нашу роту пустили на необезвреженное минное поле по приказу командарма 65-й генерала Батова. «Оправданием» этого комбат считал, что немцы «засеяли» передний край минами с неизвлекаемыми взрывателями.

Не очень в это верилось, тогда уже применялись танки-тральщики, которыми без ущерба для них самих можно было делать проходы не только в противопехотных минных полях, но даже и в противотанковых! Достаточно было во время артподготовки пустить их перед атакующей пехотой.

Как-то уже в нынешнее время слышал песню популярного Александра Маршала (Минькова) «13-й штрафбат», где есть такие слова: «Досаду с болью пополам / Сполна нам жизнь дала испить. / И шли по минным по полям, / Чтоб кровью правду искупить».

Не знаю, право, что означает у Александра фраза «кровью правду искупить», но песня мне понравилась, и я еще о ней вспомню. А о том, что мою роту пустили именно через минное поле, сомнений у меня не осталось, когда мне сказали, что это решение принял командарм Батов. Оказалось, это не совсем так, но об этом в свое время.