Плюмо попытался прийти на помощь измученному другу:

– Гражданин Пейдж не заинтересован в том, чтобы копаться в механизмах королевства. Его интересует скорее королевство механизмов! Граждане, вы должны понимать, что слово «переворот», а точнее, «оборот», относится к вращению колес и шестеренок. Это значит…

Журналиста остановил прокурор:

– Дело слишком серьезное, гражданин Плюмо, чтобы играть словами! Как вам известно, мы уже отказались от предыдущего приговора.

Плюмо попытался еще раз:

– Откуда вы знаете, что Говорящий Турок славит именно Людовика?

Однако прокурор был готов к такому повороту событий:

– Не важно, какого монарха славит механический изменник – французского или испанского, дань ли это уважения Екатерине Великой или Георгу Английскому. Все эти коронованные чудовища сговорились против Республики! – Далее он спокойным тоном процитировал Гебера: – «Каждый свободный гражданин обязан желать смерти королю. И все равно, кто этот гражданин – человек, сам собирающийся стать королем, или же нищий, коим король помыкал».

Плюмо взял Клода за руку и подумал: а не заявить ли суду, что подсудимый стремился обезглавить французского короля еще до того, как это сделал Конвент? В этот миг защитнику посоветовали оставить жалкие попытки оправдания.

Смертного приговора было не избежать. Прокурор напомнил судьям о последнем деле – деле некого Жана Жульена, возчика. Его сначала приговорили к двенадцати годам каторги за то, что он крикнул «Да здравствует король!», ту же самую фразу, что произносил Турок. А затем возчика привезли обратно и казнили.

Дело Клода Пейджа обещало привести к такому же исходу. Однако, к всеобщему удивлению, виновным в преступлении против Республики судьи сочли не самого гражданина Пейджа, а его изобретение. Один революционный журналист заявил: «Говорящая голова больше никогда не заговорит!»

Ирония метода экзекуции заключалась в том, что одно изобретение убило другое. Новое орудие для обезглавливания, придуманное Жозефом Гильотеном,[120]заставило Турка замолчать.

Двумя часами позже вынесения приговора Клода заставили втащить свое творение на эшафот, где Турку оторвали руки и поместили его голову в lunette.[121]He били литавры, не было священника, отпускающего грехи. Лишь капитан легкой кавалерии следил за казнью – капитан и толпа зевак.

Клод попрощался с Турком под крики праздных гуляк. Восьмифунтовое лезвие, притупившееся от частого использования, уверенно описало нужную траекторию вниз по деревянным рельсам и попало в цель. Раздался страшный звук, стон, подобного которому Клод никогда раньше не слышал. Это было последнее, что смог произнести Говорящий Турок. Шея автомата, сделанная из закаленной стали, остановила лезвие. Палач, молодой человек по имени Сансон, обладавший правом на проведение казни с самого рождения, пустил нож по деревянным рельсам еще раз. Вторая попытка удалась. Говорящая голова, отделившись от разряженного в шелка тела, скатилась в плетеный мешок или в корзину из ивовых прутьев (это зависит от того, кому из журналистов, жаждущих наживы, вы склонны поверить).

Клод пытался достать голову, но ее вырвали ярые революционеры, которые набили рот Турка сеном и подбросили высоко в небо. Она подлетела и упала в толпу орущих патриотов. Затем голова снова поднялась в воздух и снова упала, уже в другой части площади, а затем еще несколько раз, все дальше и дальше от хозяина.

Клод перевел взгляд на туловище, оставшееся на эшафоте. Другой патриот решил так усердно поработать над ним, что к тому времени, когда изобретатель смог добраться до гильотины, вышивка бисером оказалась покрыта слоем экскрементов. Клод схватил то, что успел, и побежал прочь, расталкивая на ходу зевак, некогда плативших за вход в его Магиаторий.

Клод вернулся на чердак, где его жена и дочь томились в страшном ожидании. Их радость, ознаменовавшая возвращение изобретателя домой, вскоре поутихла, когда они узнали, что автомат уничтожен. Судебное разбирательство и казнь заставили умолкнуть не только Турка, но и семью Пейджей. Агнес сидела на полу, подогнув под себя ножки, и усердно хныкала, так, как умеют это делать лишь восьмилетние дети.

– У нас нет причин оставаться здесь, – наконец сказал Клод. – Мы должны возвращаться в Англию, пока власти не аннулировали наши паспорта.

В ту ночь, пока Маргарита и Агнес спали, механик с горечью размышлял о трагичной судьбе своего выдающегося изобретения. Разные воспоминания всплывали в его голове, но одно – особенно часто. Это был разговор с аббатом, во время которого Оже рассказал Клоду о «коробке жизни» из таверны, расположенной неподалеку от Сумисвальда. «Причудливый образ», – сказал тогда аббат. И это было действительно так.

Клод осмотрелся. Он надеялся найти лоток для циферблатов, однако все они были распроданы в его отсутствие. Тогда механик взял пустой ящик со стеклянной дверцей, в котором Пьеро однажды демонстрировал экзотических птиц, и поставил его в нишу. Подумал. Заглянул в кукольный домик Агнес. Он был продуман так подробно, что там имелся свой кукольный домик, в котором висела крошечная колыбелька. Клод выудил из домика несколько предметов и долго смотрел на них, размышляя, как они могут отразить определенные периоды его жизни и судьбу его изобретения.

Всю ночь он общался с вымышленным миром и его обитателями. Клод менял положение предметов в ящике сотни раз, пытаясь добиться желаемой гармонии, необходимого баланса – того, что художник назвал бы правильной ordonnance.[122]

Когда лучи солнца коснулись горшков на камине, а свет заиграл на стенах чердака, Клод наконец достиг искомого совершенства. Он поставил банку в первый отсек – болезненное воспоминание об отрезанном пальце. Другие предметы расположились быстро и как-то сами собой: раковина наутилуса, связка сморчков, манекен, жемчужина, коноплянка, часы, колокольчик и простая пуговица с халата растоптанного Турка.

Один отсек оставался пустым. Клод перебирал разные вещи, нерешительно расхаживая по комнате и рассматривая механизмы Турка. Ничего не годилось. Больше часа изобретатель вглядывался в пустой отсек, пытаясь вложить в него хоть что-нибудь. Безрезультатно. В конце концов он решил, что добавление еще одного предмета нарушит цельность, органичную правильность задумки.

Когда Маргарита спросила Клода, почему он не заполнил последний отсек, изобретатель ответил: «Так ведь моя жизнь пока не закончена! Как же это еще передать?»

Клоду удалось пережить революцию, тогда как его величайшему изобретению – нет. Механик бежал в Лондон вместе с семьей, где открыл фабрику по изготовлению недорогих часов и репетиров. Эта деятельность уже не увлекала Клода так, как в молодости; откровенно говоря, вид станков с паровым двигателем часто вызывал у него тошноту. Тем не менее успех предприятия позволил Клоду стать владельцем коллекции уникальных часов и диорам. Некоторое время в его коллекции находились даже grande complication[123]Бреге, сделанные специально для королевы. Клод преуспел настолько, что после его смерти в «Таймс» опубликовали некролог в тридцать строчек. Правда, все события, описанные здесь, уместились там в одном-единственном предложении: «Он добился некоторой популярности еще в молодости, изобретя Говорящего Турецкого Джентльмена – механический автомат, павший жертвой французского террора».