Когда ты взобрался на пик и чуть переваливаешь через него, то в эти мгновения ты настолько захвачен своим наслаждением, что уже полностью забываешь о своем партнере, ибо наслаждение уже идет автоматически, независимо от внешнего – важно одно, чтобы это нечто оставалось при тебе, чтобы не потревожить твоего наслаждения. А в процессе опускания с горы стремительного, как у мужчины, или плавного, как у многих женщин, возвращается только что отринутое: отвращение, брезгливость, стыд – а если их нет (к счастью), то тривиальное безразличие, и тогда становится исключительно важно – кто твой партнёр, милый ли тебе человек или чужой и по сути безразличный. То есть радостно ли будет пережидать с этим человеком время до следующего оргазма.

Для женщины этот вопрос важнее, чем для мужчины, так как в одном из этих промежутков может родиться ребёнок, вынашивать которого и ходить за которым придётся женщине. Ей нужен помощник-мужчина, а потому ей оргазма мало, а требуется тот, кто останется с ней и после оргазма, чтобы ей помогать – вот женщина и выбирает соответствующего партнёра с помощью выстраивания условий для своей доступности на основе так называемой любви. Всё это окрашивается в яркие краски эмоций, которые делают для женщины секс не только приятным, но и обоснованным. Мужчина увлекается этой игрой по своим правилам.

Самоценность оргазма проявляется на примере страстной любви женщин к вибраторам, которые могут дать женщине наслаждение, что не под силу дать никакому мужчине. Традиционное понимание духовности женщины сама женщина радостно размозжит булавой вибратора – для великого наслаждения ей мужчина не особо-то и нужен. А раз оргазм самоценен и вовсе не всегда требует оправы человеческой, то и не только вибратор, а и скотоложество – на здоровье, коль общество защиты животных не прячется за забором. Кстати, известны глубокие чувства, возникавшие у пастуха к любимой овце и у женщины к возлюбленным собачкам. Чем эта любовь хуже любви к вибратору – пусть мне кто-нибудь расскажет.

ЛВ: Не знаю, кто «готов на всё и всех» на подступах: на всех-то готовы не все; но что есть момент, когда всё и вся безразличны – то звездный час смерти (а в Вашей трактовке – бессмертия). Так оргазм есть свобода или же все-таки рабство? (Выход в космос, – но это свобода через зависимость?). Главное в Вашем учении идет вразрез с толстовским: Оргазм есть стимул не для размножения, а для совокупления.

Но и Толстой перед смертью пришел к тому же – к свободе (уход из Поляны), и к торжеству творчества и личной ответственности художника (он на простыне, когда уже произнести не мог и понять, выводил рукой свою подпись).

Иннокентий Анненский в работе Достоевский в художественной идеологии так возражал Вам на будущее:

На фоне лучезарной совести грешить было предкам никак невозможно. А продвинутым Вашим героям?..

МА: А бог его знает, оргазм – свобода или рабство. Конечно, свобода через зависимость, я не предлагаю окончательных решений – я предлагаю направление стремлений. Об оргазме я донельзя распространялся в эссе Гонимое Чудо, что вошло в ладомировский «кирпич». (Чтоб знали!)

Смысл оргазма в том, что нам открывается нечто, соединяющее нас с основой бытия. Давайте для красоты называть эту основу Богом. В оргазме мы освобождаемся от всего наносного, но зато попадаем во власть (хотите, для той же красоты, называйте это рабством) – божественных конвульсий, которые с нами свершаются помимо нашей воли, на рефлекторном, генетическом уровне, а значит в нас заложен великий план: если такое-то место в теле трогать ритмично и достаточно долго, то произойдёт нечто, что помимо твоей воли даст тебе осознание смысла твоего бытия. Причём осознание это будет сопровождаться великим наслаждением. И получается, что осознание происходит посредством наслаждения. Это ли не волшебство? Вот почему любое творчество как проекция оргазма приносит огромное наслаждение. В этом и прелесть, что проблема свободы-рабства снимается творчеством.

Толстого я обожаю как писателя и ненавижу как мужчину, который своим авторитетом ввёл в заблуждение массы мужчин и женщин. У меня в романище[70] есть пассаж, разъясняющий Толстого. С отточиями, сделанными для этого уважаемого издания, он звучит так:

И написал Толстенный «Сонату» ради проклятия е. щ которая ему не давалась всю жизнь.

ЛВ: Не берусь обсуждать этическую сторону этих рассуждений, так же как эссе о Бродском и Бобышеве[71], – ещё Пушкин нам завещал Натали оставить в покое. Но характеристику Вы там даете ядовито прекрасную:

Или вот так, хотя не согласна – по сути:

Я б сказала, писал феминист: