Чуть позже, обрабатывая йодовой салфеткой рваную поверхностную рану спины, оставленную, по-видимому, лапой охонга, я снова почувствовала себя абсолютно счастливой. В эти моменты во мне не оставалось ни злости, ни страха, ни усталости – только сосредоточенность на деле.

Поесть мне удалось только ближе к ночи, когда закончились те пациенты, которым могла помочь я. На втором этаже было тихо, врачи и медсестры разошлись кто на обход, кто отдохнуть, и только в операционных и реанимации продолжалась работа. Я предложила подменить Кэтрин на вечерних уколах, и она, поколебавшись, согласилась – не спала со вчерашнего вечера. Я же перед обходом налила себе чаю, схватила лежащий в маленькой обеденной каморке бутерброд и начала жевать его, радуясь отсутствию тошноты, когда вошел доктор Лео Кастер. Уставший, почти убитый, худой, но с горящими глазами – по ним я поняла, что операция прошла успешно. За прошедшие часы я успела пообщаться почти со всеми коллегами, которые были мне искренне рады, а вот с доктором Лео пересечься не удалось.

– Приехали все-таки, – сказал он тихо, качая головой и улыбаясь.

– Конечно. Хоть вы не ругайте меня. – Я налила в его большую кружку чай, положила рядом бутерброд.

– Не буду, – пообещал пожилой врач, и мы некоторое время жадно ели в тишине. Слишком уставшие были и слишком хорошо понимали это. – Как вы себя чувствуете? – спросил он через несколько минут.

– Сейчас хорошо, – отозвалась я. – А по утрам – все так же.

– И вы, конечно же, не посещали врача в Виндерсе, – с укоризной предположил доктор Лео.

– Не до того было, – признала я.

– Плохо, – проговорил он. – Тогда сейчас возьмем кровь, и я вас посмотрю. Все-таки его светлость нанял меня именно для этого.

– Вы же на ногах не стоите, – сочувственно сказала я. – Потом осмо́трите.

– Когда потом? – поинтересовался он, кивая в сторону дверей. – Это бесконечный поток, Марина Михайловна. Не спорьте, война войной, а ваше состояние отслеживать необходимо. Ребенок не будет ждать, пока у нас появится время. Доедайте, – он устало вздохнул, – пойдем в кабинет. Сделаем сканирование, уже пора, возьмем мазки… это пятнадцать минут.

Я послушно запихнула остатки бутерброда в рот и, глотнув чая, пошла за ним. Он был прав, игнорировать осмотры было безответственно.

Доктор Лео действовал очень деликатно, и после всех манипуляций я улеглась на койку рядом с медицинским ультразвуковым сканером. Доктор приложил датчики к моему животу, запустил сканирование. Мягко зажужжал перед ним экран, бросая голубоватые отблески на его лицо – на мониторе должны были объемно отображаться матка и плод. Я смотрела на доктора: он вдруг поднял брови, что-то пробормотал себе под нос, почему-то отнял и снова прикрепил ко мне датчики.

– Что-то не так, доктор Лео? – не выдержала я.

– Все так, – сказал он успокаивающе. – Угу. Угу. Ошибки нет. Поздравляю вас, Марина Михайловна.

– С чем? – испугалась я.

Он улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. И в кабинете громко, словно издалека зазвучал глухой стук сердца. Очень частый. Слишком частый, перебивающий сам себя. Я нахмурилась – кажется, так не должно было быть. А доктор Лео повернул ко мне экран, и я, приподнявшись, некоторое время тупо смотрела на двух маленьких головастиков, расположившихся лицами друг к другу и поводящих тоненькими ручками и ножками. А потом перевела изумленный взгляд на доктора.

– У вас будет двойня, – подтвердил он.

Я рухнула обратно на койку и, закрыв глаза, затрясла головой.

– Вы не рады? – осторожно спросил доктор Кастер.

Я нервно засмеялась, не открывая глаз – будто это могло помочь.

– Я очень рада, доктор. Очень-очень рада, разве не видно? Вы только проверьте… там точно не тройня, нет? Я не удивлюсь.

– Точно, – сказал он с усмешкой, и я снова посмотрела на зависших на экране детей. Погладила рукой живот – и один из них заплясал, словно почувствовал прикосновение. Второй, видимо, уже спал и отвлекаться от важного дела не собирался.

– Скорее всего, однополая, мальчики, – проговорил доктор Кастер, как-то хитро прокрутив изображение. – Но точно будет понятно после шестнадцатой недели.

Ну что же. Видимо, с моей помощью боги решили резко увеличить поголовье Дармонширов на Туре и ударно обеспечить Люка наследниками. Хотела бы я, чтобы он был здесь. Чтобы увидеть выражение его лица. Это хоть немного скрасило бы мое собственное изумление.

– Ну привет, ребята, – пробормотала я и поняла, что глаза опять на мокром месте. – Привет. Это… я.

Долго осознавать удвоение моего материнского счастья не вышло. Я не успела встать с койки – меня опять повело, и я села обратно, когда под окнами замка снова засигналили машины. В коридоре раздался топот ног, понеслись голоса с улицы. Доктор Лео, моющий руки в раковине, устало ополоснул лицо, потер глаза, а затем взял из шкафчика маленький пузырек и выпил его. Потянуло сладковатым ароматом ландышей и мха.

– Тоник, – объяснил он. Я поспешно надевала халат. – Пусть благословят боги того, кто его изобрел. Какой-то инляндец, магученый, не помню фамилию…

Я встрепенулась, но не успела открыть рот, как он покачал головой.

– Вам нельзя, Марина Михайловна, увы. И сейчас я бы крайне рекомендовал вам идти спать.

– Пусть лучше Кэтрин отдохнет, – я уже выходила из кабинета. – Я подготовлю операционную, доктор.

К утру я еле держалась на ногах, а раненые все прибывали. Не хватило транспорта вывезти всех быстро – и бойцов оставляли в крепостях, отправляя в первую очередь тяжелых. По обрывкам разговоров солдат, водителей и санитаров было понятно, что многих вытаскивали с засек и полос обороны, продвигаясь от фортов к сломанному ураганом лесу. Были и такие, что со вчерашнего ночного сражения лежали среди трупов, оцепенев от яда инсектоидов. У кого-то уже начались сепсис и жар, а наших виталистов, несмотря на то что я усилила их своей кровью, не хватало, чтобы купировать заражение у всех, кому требовалось, и сохранить конечности. Хирургам приходилось работать мясниками, отнимать руки и ноги – и, как я ни была закалена, смотреть на санитарку, которой при спасении бойца осколком гранаты оторвало руку, или рыжего парня, у которого остались культи выше колен, было очень тяжело. Тяжелее была только смерть на операционном столе. Еще и тем, что только увозили тело, обрабатывали операционную – и доктор Кастер снова брался за инструменты, вставая над очередным пациентом. Страшный конвейер, конца которому не было видно.

Утром меня сменила Кэтрин, и я, шатаясь, все же пошла к себе, хотя работы было достаточно. Доктор Лео свалился в сон в своем кабинете, а серенитка еще работала – я видела в окошке операционной, как бледно ее лицо под очками, маской и шапочкой.

Я вяло поднималась по лестнице, держась за перила, – как всегда, стоило отвлечься от дела, начинала кружиться голова и накатывать тошнота. Мне было до слез жаль тех, кому мы не смогли помочь, несмотря на то что с опытом пришлось научиться отстраняться от горя и смерти. Но гормоны сделали меня восприимчивой и еще более нервной. Хотя куда уже более.