Войны больше нет.

Мой муж, моя любовь, мужчина, который пробудил во мне все. Который оставил во мне часть себя. Все, что я сейчас помню – это ночи, когда он обнимал меня под звездами, прикосновения его губ к моей коже, когда он шептал о том, как любит меня.

Он ушел, ушел, ушел. Когда-то я так сильно хотела освободиться от него. Какая жестокая ирония, что теперь, когда Всадник так нужен мне, кто-то отнял его у меня.

У меня не было возможности сказать ему, что я его люблю.

Я приглушенно всхлипываю. Меня бьет дрожь. Я вот-вот совсем его потеряю. Чувствую, что стою над пропастью, готовая упасть в бездну тоски.

Смотрю на горизонт и заставляю себя собраться.

У меня еще будет время оплакать Войну – бесконечно долгое времени. Я это знаю.

А пока я могу сделать что-то еще…

Я могу отомстить.

Мчусь галопом, гнев несет меня вперед. Мои мысли – это непрерывный крик в ушах. Я не могу думать ни о Войне, ни о трупах, которыми завалена дорога.

Меня переполняет жажда мести!

Почему у меня отняли все, что я люблю?

Гоню эту мысль прочь, пока она не затянула меня во мрак отчаяния. Замечаю полуразвалившееся здание у дороги и направляюсь к нему. Спрыгиваю на землю, перешагиваю кучи костей и вхожу внутрь, ведя лошадь за собой под уздцы.

Всадники Фобоса будут возвращаться в лагерь по этой дороге. Это единственный путь, который ведет туда. И они вернутся, ведь они оставили там свои вещи.

Мне требуется вся сила воли, чтобы не смотреть на седельную сумку, с которой продолжает капать кровь. Я слышу этот ужасный звук.

Кап… кап… кап.

Сжимая зубы, стою у окна, выходящего на дорогу. Я выбила стекло и теперь целюсь в окно из лука. И жду.

Кажется, что проходят часы, но вот наконец всадники Фобоса появляются на дороге. Мой разум спокоен, цель определена. Во мне не осталось страха, весь мой гнев сгорел, осталась лишь мрачная решимость.

Считаю всадников: один, два, три, четыре… А ведь их было примерно двадцать. Одного я убила – значит, куда-то делись еще пятнадцать солдат. Ладно, с этим я разберусь потом. Направляю стрелу на одного из всадников, делаю вдох, отпускаю тетиву.

Стрела попадает мужчине в плечо. Он пошатывается от удара, но ему удается удержаться на лошади, сильно натянув поводья. Когда его товарищи замечают, что происходит, я уже достаю вторую стрелу.

Вдох, выстрел.

Следующая стрела попадает в грудь еще одному всаднику. Он падает в седле, его лошадь шарахается в сторону. Двое оставшихся разворачивают лошадей, пытаются понять, откуда в них стреляют.

Вдох, выстрел.

Я попадаю еще в одного – трое ранены.

Остался только… И тут мои глаза встречаются с глазами Гуссейна.

– Мириам! – кричит он.

Колеблюсь долю секунды, ведь Гуссейн всегда был добр ко мне. Не хочу верить, что он помогал убивать Войну или что возвращается в лагерь, чтобы убить и меня. Но тут же прихожу в себя и целюсь. Выстрел. Гуссейн уклоняется, стрела пролетает мимо его головы. Он направляет лошадь к дому, в котором я прячусь.

Конечно, он был участником заговора – все всадники в нем участвовали. Но мое сердце разрывается. Вместо того чтобы продолжать стрелять в него, я целюсь в одного из раненых всадников, который пытается уехать прочь. Стрела попадает ему в грудь, и я слышу стон. Это все, что я успеваю сделать. Гуссейн уже за дверью. Я слышу, как он слезает с лошади, его оружие звенит. Я держу вход под прицелом.

Наступает тишина…

И вдруг дверь распахивается от сильного удара. За ней единственный всадник, который был добр ко мне. Он входит с мечом в руке.

Я выпускаю стрелу. Она попадает Гуссейну в бок. Вряд ли я серьезно навредила ему, но этого достаточно, чтобы он остановился. Он смотрит на стрелу, затем снова на меня.

– Никогда не думал, что ты попытаешься убить меня, – говорит он.

Я вынимаю из колчана еще одну стрелу.

– Могу сказать о тебе то же самое!

Прицелиться, выстрелить.

Гуссейн уклоняется, но недостаточно быстро. Стрела вонзается ему в бедро. Он стискивает зубы, выдергивает стрелу из ноги и продолжает двигаться вперед.

Я вижу, как из раны капает кровь, но это его, кажется, не беспокоит. Он выдергивает и вторую стрелу, которая попала в него, отбрасывает в сторону.

Что происходит?

Бросив лук и колчан, я отступаю, вытаскиваю кинжал и боевой топор. Взгляд Гуссейна останавливается на знакомом оружии, и он поднимает брови.

– Тебе удалось убить Эзру? – спрашивает он. – Мириам, я впечатлен.

Он смотрит на меня, на лошадь за моей спиной. Он не может не видеть пропитанную кровью седельную сумку, а значит, он знает, что я знаю.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я.

Его внимание возвращается ко мне.

– Война прекратил набеги. Если он тебе не сказал, ты должна была сама заметить.

Я переступаю с ноги на ногу, руки становятся влажными.

– Он оставил в Донголе армию, детей и невинных людей, – продолжает Гуссейн, – но не своих обученных убийц. Как ты думаешь, почему?

Понятия не имею.

– Давай будем честны друг с другом: Война может пощадить невинных людей во всем мире, он может пощадить даже обычного человека, но что насчет всадников Фобоса? Мы слишком многое видели и делали, – Гуссейн качает головой. – Мы дали ему все…

– Все, кроме вашей преданности, – говорю я.

– Он хотел убить нас.

– Нет, – отвечаю я. – Война не собирался этого делать.

Никто из этих воинов не догадывался, что думает Война об искуплении и прощении. Если бы это было так, они бы знали, что Всадник пощадил бы и их. Война верил, что даже они способны на искупление. Но именно этим людям не хватило веры. И они решили убить его.

Гуссейн поднимает меч. Его намерения ясны.

– Ты был добр ко мне, – говорю я немного печально.

Не то чтобы сейчас это было важно. Это ведь не остановило Гуссейна от участия в заговоре, и не помешало мне выстрелить в него. И это не остановит всадника Фобоса от попытки напасть на меня.

– И ты была добра ко мне, – отвечает он, признавая наши странные отношения. Занеся меч, он делает шаг вперед, затем еще один. – Достаточно добра, чтобы я хотел пощадить тебя. Но мы оба знаем, что, если я это сделаю, ты попытаешься его спасти.

Я снова смотрю на Гуссейна. Нет смысла отрицать это. Он видел, как я стреляла в его людей. Он знает мои намерения так же, как я знаю его.

– Кроме того, – он смотрит на мой живот, – еще есть его ребенок…