Нет. Тысячу раз нет. Я люблю его, и я не позволю еще раз встретиться со смертью. Теперь моя очередь верить во что-то большее, чем я сама. И я верю – в него, в себя, в эту минуту. Может быть, даже в самого Бога.

Я подхожу к краю могилы.

– Я сдаюсь.

Я сошла с ума.

Совершенно не сомневаюсь в этом, спускаясь в могилу. Одна-единственная ошибка – и здравствуй, взрыв на лодке, часть вторая.

Будь храброй, будь храброй, будь храброй…

Я вот-вот коснусь ногами дна, и вдруг замечаю гранату, едва заметную в густой тени.

О боже, чуть не наступила! Едва удержавшись от крика, извиваюсь в прыжке и мягко приземляюсь. Несколько секунд жду взрыва, однако ничего не происходит, и я с трудом перевожу дух.

Как бы то ни было, я на месте. Мой взгляд падает на Войну. Как же теперь вытащить его отсюда? Первым делом я берусь за меч и как можно осторожнее высвобождаю его из пальцев Всадника. Если потянуть слишком сильно, его рука может соскользнуть с груди и задеть гранату.

Мне удается разжать одну руку, вытянуть из нее меч и снова положить ее Всаднику на грудь. После этого я освобождаю другую руку.

На лбу у меня выступает пот. Руки дрожат от страха – как назло, именно тогда, когда очень нужно, чтобы они были твердыми. Меч у меня, и я пытаюсь поднять его. Черт, ну и тяжелый! И зачем ему нужно таскать с собой самый большой меч из всех, какие только бывают? Что за дурь! Дрожащими руками я все-таки поднимаю его. Край могилы прямо у меня над головой. Только бы дотянуться…

Я приподнимаю острие меча над краем могилы и изо всех сил стараюсь вытолкнуть наружу. Проходит несколько мучительных минут, по груди и спине стекает пот, но все-таки мне удается выбросить меч из могилы. Снова перевожу взгляд на Войну. Теперь его руки свободны. Осталось всего лишь вытащить этого великана из ямы, не взорвав нас обоих.

С трудом сдерживаю приступ смеха. Это невыполнимая задача. Не знаю, с чего я решила, будто смогу это сделать…

Глубокий вдох. Отбрасываю прочь сомнения и сосредотачиваюсь на текущей задаче. О том, чтобы выкинуть гранаты из могилы, не может быть и речи, значит остается только один вариант – вытащить нас с Войной отсюда невредимыми. Однако для того, чтобы поднять Всадника, моих рук явно недостаточно. Чтобы выволочь его из ямы, нужно что-то покрепче…

Например, лошадь.

– Деймос! – шепчу я, словно от громкого голоса одна из этих штук может взорваться… А вдруг, и правда, может? Кто их знает! Перед тем, как спуститься, я видела, что конь Войны стоит рядом, но теперь, он, кажется, опять куда-то ушел… Должно быть, глодать кости мертвецов, или что там делают бессмертные боевые кони?

– Деймос! – зову я громче. И снова никакого ответа.

Черт бы побрал этих лошадей.

– Деймос! – уже ору я.

Ничего не взорвалось, слава небесам.

Конь медленно подходит к краю ямы и смотрит на меня. Его поводья свешиваются в могилу, тонкий кожаный ремешок постукивает о стенку. Я вздрагиваю: земля чуть-чуть осыпается и легкой пылью оседает на взрывчатке. Однако ничего плохого не происходит, и я перевожу дух. Пот течет по вискам. Я вижу кожаные ножны на поясе Всадника. Если я сумею просунуть свой ремень под ножны, захватить петлей поводья Деймоса и пристегнуть поводья к ножнам, то Деймос – гипотетически – сможет вытащить Войну наверх.

Даже если эта часть плана сработает, все равно остается еще одна проблема: как объяснить коню, что ему нужно тащить хозяина из могилы… и, само собой, еще одна: как быть с гранатами? Но плана получше у меня нет.

Будь храброй.

Я снимаю ремень, выбрасываю висевшее на нем оружие из ямы и вновь поворачиваюсь к Всаднику. У самой его шеи есть немного места, свободного от бомб и гранат. Я осторожно переношу ногу вперед и ставлю ее на этот островок земли.

Пот капает с моего лба на доспехи Войны, когда я склоняюсь над ним и начинаю просовывать ремень под кожаную перевязь.

Покончив с этим, ловлю поводья Деймоса, свисающие в могилу, и продеваю пояс сквозь них.

Упираюсь ногой в тело Войны и начинаю застегивать пряжку ремня.

Кажется, получилось.

Я приподнимаю тело. Рука Войны начинает соскальзывать с груди…

Нет, нет, нет, нет, нет!

Бросаю ремень и поводья и отчаянно пытаюсь перехватить его руку, но не успеваю.

Сейчас она заденет…

БАХ!

БАХ! БАХ! БАХ!

Война

Я просыпаюсь. Мои глаза открываются. Смертное солнце висит надо мной, я чувствую мускусный аромат земли, смешанный с запахом пролитой крови.

Это запах моего первого воспоминания, когда-то сделавшего меня тем, кто я есть. Запах гнева. Тогда, в детстве, я был очень хитрым и злым. С тех пор я успел многое узнать о людях и войне.

Не сразу понимаю, где я и как сюда попал. Я лежу в какой-то яме, и на мне словно бы новая кожа. Ощущение не из тех, которые приходится испытывать людям. Новая кожа…

И тут я разом вспоминаю все – меня убили. Мои всадники заманили меня в ловушку.

Я чувствую ярость – она вспыхивает и разгорается, будто искра.

Они окружили меня и перерезали мне горло почти до кости.

Моя ярость удваивается – а потом еще раз, и еще. Сколько же времени прошло? Сколько пришлось ждать, пока мое тело восстановится? Это-то и плохо, когда имеешь дело с кожей, костями, кровью и мышцами. Даже у меня они не восстанавливаются мгновенно.

Начинаю подниматься, чувствуя, что мое тело одновременно и прежнее, и новое. Тяжелый, бесформенный ком плоти соскальзывает с меня. Тоже знакомое ощущение. Сколько полей я оросил кровью и удобрил плотью? Сколько людей пробилось наружу из-под земли после смерти? Бесчисленное множество. Я отказался от этой жизни, и все же она навсегда останется моим первым воспоминанием. Отшвыриваю чужое тело и сажусь.

Но тут мой взгляд падает на хрупкое запястье, на два браслета с амулетом… Все во мне замирает. Все, кроме страха. Холодного, скручивающегося в клубок страха. Из моих губ вырывается какой-то звук. Нет!

– Мириам? – Мои руки касаются тела, но оно – то, что от него осталось, – уже холодное.

Я не верю своим глазам. Это не она. Она не сделала бы такой глупости. Она не могла.

Господи, пожалуйста. Она не могла.

Переворачиваю труп, пытаясь не смотреть на мягкие женские руки. Большая часть тела оторвана… Я перевожу взгляд на шею, на божественный шрам у его основания.

«Сдайся».

– Нет! – умоляю я. – Мириам…

От ее лица почти ничего не осталось. И от всего остального тоже.