В этих двух или трёх было общее: плоское освещение, словно навевающее холод, и случайные предметы, расставленные кое-где в полупустых пространствах — телевизор, диван, обширная кровать… В последнем из домов по стенам жались книжные — нет, не шкафы, а открытые стеллажи, невпопад выкрашенные белой краской. Потом уже, спустя недели, Мария попала в квартиру иного, московского вида — такие когда-то в её родном городе принадлежали старым интеллигентам, известным артистам, университетским профессорам; центром там оказался, наконец, не телевизор, а пожилой письменный стол, и гостиная освещалась не светильником из универмага, а люстрой в стиле ар-нуво, по случаю гостей зажжённой во всю мощь; Марии милей был общий полумрак, разрываемый кругом света от бронзовой настольной лампы — первого старинного предмета, увиденного в чужой стране; она представила, как славно было бы сидеть в этом ярком пятне с рукоделием или с книгой, время от времени отрываясь от своего занятия, чтобы вглядеться в таинственные сумерки в дальних углах.

Старые вещи видят многое, да потом не спешат делиться знанием о случавшемся при них; Мария в собственном укромном углу довольна была б уже тем, если б угадала присутствие рядом с собой чего-то давно хранимого, на что намекали и неверное освещение, и тихие шаги по ковру в пустом доме, и предчувствие тайны, которую можно не разгадывать, и чьё-то присутствие в дальнем конце комнаты, где она собиралась делиться с подругой собственными секретами.

— Мечты… — проговорила она вполголоса. — А кстати, твои дамы с чаем, они — барышни на выданье или вдовы? Что-то у них не так, а?

— С чего ты взяла? Художнику до этого, наверно, не было дела. Написал складочки на платье да ещё то, как блестит столовое серебро…

— Серебро!..

Обе женщины в ожидании переезда до сих пор окончательно не распаковали багаж: собственная посуда оставалась в коробках, и они пользовались казённой: на полках нашлись кружки, тарелки, кастрюли — всё необходимое, но простецкое. На всплывшей в памяти Ирмы книжной картинке стол выглядел иначе: серебряный чайник, фарфор…

— Дамы эти — как мы: беженки и — без мужчин, — предположила Ирма. — А у нас…

— Жить, как на картинке, не получится. Тебе, наверно, трудно выдержать здесь?

— Не представляю, как выдерживаешь — ты.

— Не выдерживаю…

— Слушай, часы бьют на ратуше. Уже пять.

— Дамы — с чаем, часы — с боем… За кадром наверняка осталась ещё и левретка.

— У тебя дома была какая-нибудь живность?

Простой вопрос застал Марию врасплох: успев в своих мыслях далеко отойти от начатой нехитрой беседы, она, спугнутая, теперь не сразу разобралась в сторонах света, а, вернувшись всё-таки, подумала в первую очередь о Фреде; но нет, она не имела права на родство с ним. Добрые знакомые — вот кто они были.

— А я всё хотела кого-нибудь завести, — грустно сказала Ирма. — Да что толку — мы с Мариком дома бывали совсем мало, приходили — усталые, и вечерами было б уже не до зверей. Да и как же им-то было бы целыми днями без нас? Потом я решила: вот будет ребёнок — если будет ребёнок, — тогда устрою ему хоть целый зоопарк: дети должны расти вместе с животными.

— Ты говоришь это как педагог?

— Как я сама.

— Чайник вскипел! — всполошилась Мария.

В тесном жилье всё было под рукой, и накрыть стол (если тут годилось такое понятие) было делом минут, тем более сейчас, когда затевался не обед, не ужин — просто посиделки. Но и эти короткие приготовления были нарушены появлением неожиданного гостя — Бецалина.

— Что-то случилось? — встревожилась Мария: сосед Свешникова не заходил сюда раньше, и значит, сегодня явился неспроста.

— Просто наконец пришло время заглянуть и к вам.

— Ах, так это докторский обход, по старой привычке?

Он протянул Марии оранжевую герберу:

— Хозяйке дома.

— Что-нибудь новое о Дмитрии? — не вытерпела она.

Между тем Бецалин пришёл, чтобы спросить о том же — у неё.

— Что ж, — разочарованно протянула Мария, — тогда хотя бы попьём чаю, мы как раз собирались. Дамы пьют чай. Присаживайтесь.

— Который же час? — воскликнул он. — У вас прямо-таки английский распорядок дня.

— Нечаянно.

— Чай — и нечаянно, — заметила Ирма.

— Безумное чаепитие…

— Почему — безумное? — не понял Альберт. — Вы приглашаете меня как психиатра?

— Это ж — из «Алисы», — объяснила Мария.

— Представьте, я — не читала, — призналась Ирма. — Не было у меня такой книжки. И в библиотеке — не было. А потом… потом я выросла.

Мария ужаснулась тому, что Ирма так никогда и не прочтёт — эту книгу или ещё какую-нибудь из тех, с какими выросли все остальные, и что она будет спокойно жить с этим, не подозревая недостачи, пока однажды в разговоре не пропустит свою реплику или вставит её невпопад, спутав Чеширского Кота с другим, починявшим примус… Таких, непрочитанных, могло при недавнем книжном голоде найтись сколько угодно, и ей вдруг померещилось, будто рядом кто-то бросил в воду солидный том; поспешно, пока не размокла, Мария выхватила книгу из лужи, громко оповестив: «Анна Каренина»; человек, её не читавший, не мог быть таким, как все.

— Теперь я выросла, — повторила девушка.

«Я так и не доросла», — сказала Мария про себя, а вслух: — «Алиса» — это для взрослых.

— Почему вы сокрушаетесь, что какой-то книжки не было? У нас вообще ничего не было — ни яиц, ни кур, — напомнил Альберт. — Так и не знаю, что из них было раньше.

— Нет, не из них: написано, что раньше всего было — слово.

— Ну, это вас Митя научил.

Мария подумала, что если тот не вернётся, то и уроки позабудутся в конце концов и она невольно приобретёт новые привычки, освоит новый язык и чужие понятия о добре и когда-нибудь смирится с этим. И вечно будут Ирма, уверенная в том, что родит, и ребёнок Ирмы, и Бецалин с мифической женою, и она сама — без дочери.

— Было — слово… Только я не читала и этого, — проговорила Ирма.

— Поживёте с нами — научитесь, — пообещал Альберт.

— В этой дыре что-то не хочется ни учиться, ни оседать ни в каком качестве. Я ведь пробираюсь к мужу в Кёльн.

Бецалин неожиданно сник:

— Вот оно что. Кёльн, понятно, не дыра. А вы шутки шутите.

— Какие уж тут шутки, — вздохнула она. — Может получиться, что ехать будет некуда.

— Да в Кёльн же, — напомнила Мария. — И как же некуда, если ты — первая из нас, знающая, где окажется завтра.

— Окажется завтра… — повторил за ней Бецалин. — Можно позавидовать. Так вы уже побывали там, рассмотрели что к чему?

Растерявшись, Ирма только покачала головой: прошло немало времени, а она ещё не увиделась с мужем — не могла отделаться от ощущения дороги, словно так и ехала, и ехала, не глядя на карту и не слушая соседей по купе, напрасно твердящих, что впереди снежные заносы или наводнение и что путь надолго прерван.