– Эмбер? Мисс Хэа?

Это было ее новое имя, да, имя одинокой, бледной, богатой девочки, склонной пореветь, но оно казалось странным символом, необычайно далеким от той, кем она была прямо сейчас, прямо здесь, скорчившись в саду оскверненного дома мечты, с лицом, мокрым от слез, сердцем, так отяжелевшим от ужаса, что она не знала, сможет ли когда-нибудь найти силы снова подняться на ноги.

– Простите, мисс Хэа? Вы меня слышите? – недоумение звонившей превращалось в беспокойство.

Эмбер узнала голос женщины. Это была Кэрол, кандидатка на роль домохозяйки и компаньонки, с которой она разговаривала по телефону в четверг, всего два дня назад, спустя сутки после того, как встретилась с Питером в плимутском отеле. Она провела четыре телефонных собеседования с претендентками, рекомендованными агентствами надомной помощи в качестве возможных сожительниц.

Как она может позволить кому-то войти в дом, который испортился так быстро? В дом, загрязненный, отравленный кошмарами, зараженный мертвецами, запачканный пылью и гнусно воняющий убийцами? Разве можно ухаживать за таким домом? И кем нужно быть, чтобы пригласить компаньонку разделить с тобой ад?

Во время собеседования теплота и приветливость Кэрол – по одному только звучанию ее голоса – немедленно привлекли Эмбер, напомнив о тех сохранившихся от матери ощущениях, которыми она до сих пор дорожила. Кэрол быстро очутилась в шорт-листе из одного человека.

Эмбер пригласила ее посетить дом этим утром, в субботу, чтобы встретиться в неформальной обстановке, посмотреть, что она думает о доме. Теперь это чуть не вызывало у нее смех; женщина для ухода за этим грязным святилищем древней магии, убийств, неупокоенных мертвецов, и гробницей все еще живой сумасшедшей. Было бы бесчеловечно ожидать, что кто-то поселится в таком ненормальном месте. О чем она только думала в своем отчаянии?

Эмбер шмыгнула носом и снова вытерла его.

– Да, Кэрол, теперь я вас слышу.

– О, хорошо. Я говорила, что я снаружи.

– Ясно. – Ей нужно было, чтобы Кэрол уехала. Но та ради встречи одолела путь аж от Тавистока. Кэрол предвкушала путешествие; так она сказала по телефону. Она была вдовой, ее дочь недавно эмигрировала в Австралию со своим мужем и забрала единственную внучку Кэрол с собой, на другую сторону планеты. Она рассказала Эмбер обо всем этом во время телефонного собеседования. Говорила она открыто и честно.

Когда-то Кэрол руководила столовой в открытой для публики усадьбе, ухаживала за матерью до конца ее отравленной раком жизни, ухаживала за мужем, пока не закончился кошмар болезни Альцгеймера, потом сидела с внучкой пять дней в неделю, пока ее родители работали, копя деньги на свое будущее в Австралии.

Кэрол заботилась о юных и старых, больных, забывших себя, умирающих. Эмбер почувствовала сострадание, терпение, фундамент доброты, врожденное понимание растревоженных сердец, мягкую и заботливую суть, которая хотела поделиться редкой добротой с другими, с незнакомками вроде нее.

– Я не могу вас впустить. – Эмбер подошла к дому и заглянула в двери веранды. Пыль. – Тут грязно.

Эти слова были идиотскими; ей захотелось, чтобы она ничего не говорила.

– Не беспокойтесь.

– Мне жаль. Я была в отъезде. – Эмбер не могла придумать, что еще сказать, а страх и ужас быстро обратились жаром стыда. Если Кэрол увидит пыль и грязь, она подумает о ней плохо, сочтет ее неряхой. Бессмысленно об этом даже думать. Какая вообще разница? Собственной внутренней сутью Эмбер была банальность, не унимавшаяся пред ликом темных чудес. А работы больше не было, только не здесь.

– Небольшой беспорядок меня не пугает. Может, я смогу вам с этим помочь. – Слова Кэрол мелодично порхали, их наделяло даром полета желание помочь, сделать приятное.

Эмбер прошла мимо гаражной пристройки и встала на подъездной дороге, уставившись на электрические ворота.

– Здесь опасно.

– Простите? – сказала Кэрол.

Эмбер сглотнула.

– Простите. Здесь… здесь опасно. Опасно. Здесь.

– Я не понимаю.

– Я не могу вас впустить. Не могу никого впустить. Я заплачу за потраченное время. За бензин. Но я не могу сюда никого пускать. Не сейчас. Я не та, кем вы меня считаете, Кэрол. Я хочу быть той, кем вы меня считаете, но не могу. Они мне не дадут. Потому что все становится хуже. А я так устала. Так устала от этого… Но оно начинается снова. Быстро. Скоро будет еще хуже, как раньше. Прямо здесь. Что-то пришло за мной. Оно ждало. Но теперь оно здесь.

Кэрол бросила трубку и никогда больше не звонила Эмбер.

Эмбер уронила лицо в ладони. Она сидела в грязной гостиной. Любое место, где она поселится, зарастет грязью. Зарастет грязью и будет убито. Надежды не было. Возвращение в Англию, в Девон, было бессмысленным. Она зря рассказывала правду и пыталась выдержать низость, дикость, и жестокость мира. Потому что все повторилось снова: молодая, испуганная женщина была одна и ожидала, когда что-то куда большее, чем она сама, уничтожит ее.

Мачехи, работы, домовладельцы, убийцы, полицейские, журналисты, психи – всем досталось по шансу. Она долго держалась, она сопротивлялась им всем. Но силы закончились. Эмбер снова тонула в холодной черной воде, и песчаного дна под ее барахтающимися ногами не было; может быть, стоило утонуть и покончить с этим.

Она снова вспомнила о теплом голосе женщины за воротами. И так затосковала по нему, что ей стало больно.

Как бы сильно ей теперь ни хотелось покончить с одиночеством, на борту кораблей она обитала исключительно в мире молчания, редко с кем-то сближаясь, за исключением мимолетного обмена фразами с другими пассажирами; вечно скрывая свое прошлое и постоянно останавливаясь, чтобы обдумать, что говорить о своей новой личности. И этот фарс продолжался так долго, что она обнаружила себя до нелепого возбужденной от одного предвкушения чужой компании. Жалкая. Она только сейчас поняла, как алчно желала тепла других людей.

Но Эмбер не бросилась к ближайшему порту, хоть целую неделю и глазела с тоской на доки в Плимуте. И не поселилась в ближайшей к дому гостинице с одной только сумкой, хоть и подозревала, что безликая комната будет для нее самым безопасным местом – и, возможно, единственным, которое она теперь сможет назвать домом. Вместо этого она вернулась и останется в месте, которое хотела считать своим.

Посреди утомительной мешанины смятения, страха и злости она различила новое желание сопротивляться, а также мрачное любопытство, приходящее вместе с принятием. Непокорность крепла в ней; сопротивление сгущалось из нестабильного потока мстительного гнева. Оно было как жар под ее лицом. Ее отсюда не выгонят. Она не покинет свой новый дом или ту, кем хотела быть.

Решившаяся, но испуганная, и даже потрясенная своим решением, Эмбер вернулась туда, где были они. Все они. Черная Мэгги и ее свита из потерянных и одиноких, а может быть, и их убийц тоже. Так что, возможно, она признавала, что больше не способна бежать. Предчувствие, что случившееся с ней обречено повториться, неважно, где она спрячется, не унималось.