залогом жизни предателя и хрупкой надеждой на связь с ним, с Хэфером. А потом и о том, как Владыка слил Проклятие с взором Ваэссира – это могло убить воина, но в итоге разрушило сам остов его личности.

Если бы Хэфер не был тем, кем был, и не пережил то, что пережил, всё это показалось бы ему слишком невероятным. Таким чудесам место в легендах, а не в жизни.

Впрочем, и его текущее существование многим казалось невозможным.

– Проклятие Ваэссира… – изумлённо повторил царевич. – Так вот как Владыка нашёл меня… Благодаря тебе.

– Уже здесь, в Верхней Земле, отыскать тебя, господин, оказалось возможно лишь благодаря тому, что Император смотрел сквозь него… разрушая его всё больше, но приближаясь к своей цели, – подтвердил Сэбни. – И мы всё же нашли тебя.

В бессвязном бормотании Хэфер различил имя, которым назвал себя, когда вышел из пламени, и слова «Проклятие… служение через Проклятие…»

Именно в тот миг царевич осознал, что просто не может ненавидеть этого рэмеи – того, кто сначала едва не уничтожил его, но потом спас. И о какой бы мести он ни мыслил прежде, неизмеримо давно, когда с трудом восстанавливался в храме Перкау, – Боги покарали Паваха сильнее, чем Хэфер мог пожелать.

– Если я могу сделать для тебя что-то – я сделаю это, обещаю, – сказал он Паваху, не уверенный, что тот услышал и понял.

– «А как окончилась битва, и отступила буря далеко от пределов Обеих Земель, предстал пред Инени Владыка в ослепительном своём величии… – нараспев произнёс Сэбни. Его голос дрогнул, но он закончил: – И тогда прояснился затуманенный сумерками Западного Берега взор Инени. И молвил Владыка слова, от которых сердце его возвысилось и освободилось…»

Хэфер сжал руку Паваха и сказал очень тихо, обращаясь к чему-то глубоко внутри воина, очень далёкому, направляя к этому свою волю:

– В моём сердце нет зла, видят Боги. Будь свободен и благословен, мой Храбрый Инени.

Другая рука Паваха неуверенно поднялась… и повторила жест воинского приветствия Владыке.

* * *

Услышать эту историю из уст самого Секенэфа Эмхет было совсем иначе, чем от Бернибы или даже Хэфера. Удивительным образом его слова воскрешали живые образы прошлого, рисовали места и события, которых Тэра не видела и не могла видеть. Невероятно, как наследник трона, сын царицы-воительницы и Императора-завоевателя, мог настолько мечтать о мире… Или дело было и правда в том, что когда-то он потерял своё сердце в Тамере?.. Но Золотая в одном из своих бесконечных воплощений не просто открыла для него таинства искусства брачных покоев, и первой пылкой влюблённости суждено было стать чем-то гораздо большим.

Их разделяло слишком многое, и даже сам Закон, согласно которому жрецы Золотой не могли желать своих учеников для себя, а ученики никогда не должны были заглядывать за покров таинства, видеть личность за жрецом или жрицей, воплотившими для них волю Хэру-Хаэйат. Покинув Тамер, Секенэф никогда не должен был возвращаться в прежнем качестве, но не сумел и в итоге нарушил запрет. А та, что не должна была ждать его там, не сумела не ждать, и не нашла в себе сил отказаться от встречи… Упоительная страсть оказалась дарованным Богами родством, связью меж душами, которая так редко соединяла смертных. И от этого родства ни он, ни она уже не могли отказаться.

Их любовь долгое время была защищена тайной, исключающей ненужные опасные вопросы и излишнее внимание. Хотя что бы ни знали о наследнике трона другие, кто мог запретить ему получить любую женщину в Обеих Землях, тем более если женщина сама того желала? Да и чете Владык не было дела до того, с кем их сын делил ложе, пока речь не шла о титулах при дворе… и тем более о положении будущей царицы, что во все времена рэмейской истории было больше, чем просто титулом супруги Императора.

Если бы Секенэф поступил мудро, как делали те его предки, чья жизнь всё же оказывалась освящена не только страстью, но и любовью; если бы разделил дела государства и желания своего сердца – возможно, история Обеих Земель сложилась бы иначе… а возможно, Таур-Дуат не обрела бы этого Владыку, ведь его царица не раз спасала ему жизнь.

Тэра прекрасно знала, какую силу придаёт любовь, как она дарует крылья, и в её свете всё кажется возможным. Наследный царевич Секенэф пожелал возвысить свою любовь настолько, чтобы в глазах всех его избранница стала той, кем была для него самого. Его силы и власти было достаточно, чтобы противостоять кому угодно. Так жрица Каис, его возлюбленная и соратница, та, что без страха ринулась за ним в пучину интриг и в горнило жестокой войны, стала царевной, а впоследствии и Владычицей Обеих Земель.

Сколько нежности, сколько силы до сих пор было в этих воспоминаниях, надёжно укрытых в одном сердце… Тэра словно воочию увидела их все, и одним из самых ярких для неё стал образ далёкой страшной ночи, когда Каис нарушила прямой приказ Секенэфа – тогда ещё царевича – укрыться в храме и не вмешиваться в сражения. Руководствуясь чутьём и полученными от своей Богини знаниями, жрица подняла воинов младшего царевича Хатепера и убедила их последовать за Секенэфом. В тот час слова её имели поистине колдовскую силу, и взгляд, обычно такой спокойный, способный умиротворять других, горел нездешним огнём. Она сама поднялась на колесницу вместе с Хатепером и безошибочно провела их сквозь битву на помощь своему супругу. Они успели как раз вовремя… Авангард Секенэфа оказался в ловушке и не был перебит лишь благодаря своевременному вмешательству Хатепера и Каис. Так будущая царица заслужила безусловную преданность воинов, сражаясь с ними бок о бок.

Её жертва была велика. В ту ночь она потеряла желанное дитя, которое в тайне носила под сердцем, отдала жизнь их сына или дочери за жизнь Секенэфа…

Рука Тэры инстинктивно метнулась к животу, накрывая, защищая хрупкую искру. Владыка не просто так подчеркнул именно этот момент в своём рассказе. История почти повторилась – когда она бросилась защищать своего супруга перед Богами, она думала только о том, чтобы спасти его. Не о себе, не о ребёнке.

А то, как Император говорил о своей царице… В его взгляде она узнавала взгляд Хэфера, в его голосе – интонации возлюбленного, хоть и не могла, не смела сравнивать себя с Владычицей. Хэфер почти не помнил свою мать, и память отца заменила для него её присутствие. Теперь узнавала её и Тэра и безмолвно оплакивала женщину,